По ту сторону свободы и достоинства

С точки зрения, которую мы можем назвать «донаучной» (и это слово не обязательно уничижительно), человеческое поведение, как минимум в некоторой степени, есть достижение самого человека. Он свободен обдумывать, решать и действовать, возможно, даже каким-то оригинальным образом, и ему следует воздавать должное за его успехи и порицать за неудачи. С «научной» точки зрения (и это слово не обязательно почетно) поведение человека обусловлено его генетическим наследием, прослеживаемым вплоть до эволюционной истории видов, а также обстоятельствами среды, в которую был помещен человек. Ни одна из этих точек зрения не может быть полностью доказана, однако специфика научного исследования требует строить доказательство на основе второй из них. Чем больше мы узнаем о влиянии среды, тем все меньше у нас причин относить какую-либо часть человеческого поведения к действиям автономной сущности, контролирующей саму себя. Кроме того, вторая точка зрения дает заметные преимущества тогда, когда мы начинаем воздействовать на поведение. Автономный человек не может так легко изменяться; фактически, в той степени, в которой он является автономным, он, согласно определению, не поддается изменениям. Но окружение может изменяться, и мы учимся его изменять. Применяемые нами методы относятся к физическим и биологическим технологиям, но мы используем их специфическим образом для воздействия на поведение.

В этом переходе от внутреннего контроля к внешнему кое-что упускается из виду. Внутренний контроль, предположительно, осуществляется не только автономным человеком, но и в его интересах. Но в чьих именно интересах должна быть использована технология поведения? Кто будет использовать ее? И с какой целью? Мы предполагаем, что результат одной практики будет лучшим, чем другой, но на каком основании? Можем ли мы сказать, что такое лучшая жизнь? Или прогресс по направлению к лучшей жизни? И что такое, собственно, прогресс? Одним словом, каков смысл жизни — для индивида или вида в целом?

Вопросы такого рода кажутся направленными в будущее и связанными, скорее, не с происхождением человека, но с его судьбой. Их задают, конечно, для того, чтобы вовлечь в дискурс «ценностные суждения», то есть спрашивают не о фактах, но о том, что люди чувствуют по поводу этих фактов; не о том, что люди могут сделать, но о том, что они должны делать. Обычно предполагается, что ответы находятся вне компетенции науки. Физики и биологи часто согласны с этим, и вполне обоснованно, поскольку их науки действительно не могут дать ответов на такие вопросы. Физика может рассказать нам о том, как сделать атомную бомбу, но не о том, следует нам ее делать или нет. Биология может рассказать о том, как контролировать рождаемость и уменьшать смертность, но не о том, следует это делать или нет. Решения относительно использования науки требуют, по-видимому, особой мудрости, которой по какой-то странной причине у ученых нет в достатке. Если они и могут выносить некие суждения в этой области, то на основе обычной человеческой мудрости.

Впрочем, для специалиста в области поведения согласиться со всем этим было бы ошибкой. Что люди чувствуют по поводу фактов или, другими словами, что означает что-либо чувствовать, — вопрос, на который наука о поведении должна иметь ответ. Безусловно, факт отличается от того, что по его поводу чувствует человек, но последнее также является фактом. Здесь, как и в других вопросах, проблемы связаны с интересом к тому, что чувствуют люди. Более полезная формулировка вопроса должна бы звучать следующим образом: «Если научный анализ способен научить нас изменять поведение, то может ли он подсказать нам, что именно в нем следует изменить?». Этот вопрос касается поведения тех, кто на деле предлагает и осуществляет изменения. Эти люди действуют для того, чтобы изменить мир к лучшему и двигаться клучше-му образу жизни, исходя из весомых причин, и среди этих причин есть некоторые из последствий их поведения, а среди этих последствий — те вещи, которые люди ценят и называют хорошими.