По ту сторону свободы и достоинства

Наверное, первый опыт человека, касающийся причин, исходит из его собственного поведения: предметы двигаются, потому что человек двигает их. Если движутся другие предметы, то это потому, что кто-то другой двигает их, и если тот, кто двигает, не может быть увиден, то это потому, что он невидим. Подобным образом греческие боги служили причинами физических явлений. Как правило, они находились вне предметов, приводимых ими в движение, и должны были «войти» в них и «овладеть» ими. Физика и биология вскоре отказались от подобных объяснений и обратились к более действенным категориям причин, но в области изучения человеческого поведения этот решительный шаг так и не был сделан. Здравомыслящие люди больше не верят, что людьми овладевают демоны (хотя и в наши дни порой практикуется изгнание нечистой силы, и «одержимые» снова стали появляться в работах психотерапевтов), но поведение человека в большинстве случаев до сих пор приписывается внутренним агентам³. Считается, например, что малолетний преступник страдает от нарушений личности. Эти слова были бы бессмысленными, если бы личность не являлась чем-то отличным от тела, которое и попало в переплет. Это различие становится ясным, когда утверждается, что одно тело содержит несколько «личностей», которые контролируют его различными способами в разное время. Психоаналитики насчитывают три таких «личности» — Я, Сверх-Я и Оно — и считают, что взаимодействия между ними отвечают за поведение человека, в котором они находятся.

Несмотря на то, что физика вскоре перестала персонифицировать объекты подобным образом, еще долгое время об объектах говорили так, словно у них есть желания, влечения, чувства, цели и другие отдельные атрибуты внутренней движущей силы. Согласно Баттерфилду⁴, Аристотель утверждал, что падающее тело ускоряется, потому что в нем растет «ликование» по мере приближения к дому. Позднее авторитетные ученые считали, что снаряд движим импульсом, который иногда называли «импульсивностью». Со временем от всего этого отказались (что дало хорошие результаты), однако науки о поведении до сих пор обращаются к подобным внутренним состояниям. Никто не удивится, услышав, что человек, несущий хорошие вести, идет быстрее, потому что он исполнен ликования, или действует неосторожно в силу своей импульсивности, или противостоит ходу событий только благодаря силе воли. До сих пор и в физике, и в биологии можно обнаружить небрежные ссылки на цели, однако им уже нет места в добросовестной научной работе. Но тем не менее почти все объясняют человеческое поведение намерениями, стремлениями, замыслами и целями. До сих пор многозначительный вопрос о способности машины вести себя целенаправленно подразумевает, что наличие такой способности означало бы ее более близкое сходство с человеком.

Физика и биология еще дальше отошли от персонификации причин, когда стали приписывать активность объектов «сущностям», «качествам» или «природе». Средневековый алхимик, например, некоторые свойства вещества относил к ртутной эссенции, а сравнительным изучением самих веществ занималась наука, которая могла бы быть названа «химией индивидуальных различий». Ньютон был недоволен деятельностью своих современников: «Сказать нам, что каждая категория объектов наделена особым таинственным качеством, благодаря которому они действуют и имеют очевидные результаты, — значит ничего не сказать». (Таинственные качества являются примерами гипотез, которые Ньютон отвергал, когда говорил: «Hypotheses поп fingo»⁵, хотя сам и не всегда следовал своим словам.) Биология полностью не отказывалась от жизненных сил до XX века и продолжала обращаться к природе живых существ. Поведение тем не менее до сих пор приписывается человеческой природе, а сравнительным изучением и описанием людей в терминах черт характера, задатков и способностей занимается обширная «психология индивидуальных различий».