По ту сторону свободы и достоинства

Сложность состоит в том, что хотя приватность может сблизить познающего с тем, что он познает, она вмешивается в сам процесс познания. Как мы увидели в шестой главе, контингенции, под действием которых ребенок учится описывать свои чувства, неизбежно содержат изъяны: вербальное сообщество не может использовать те же процедуры, при помощи которых оно учит ребенка описывать объекты. Безусловно, существуют естественные контингенции, в которых мы учимся реагировать на личные стимулы, и они порождают поведение высокой точности. Мы не смогли бы прыгать, ходить или кувыркаться, если бы нас не стимулировали части нашего собственного тела. Но поведение такого типа очень мало связано с осознанием, и, по сути, большую часть времени мы исполняем это поведение, не осознавая тех стимулов, на которые реагируем. Мы не приписываем сознание другим видам, которые очевидно пользуются такими же личными стимулами. Знать личные стимулы — это нечто большее, нежели просто реагировать на них.

Вербальное сообщество специализируется на самоописательных контингенциях. Оно задает такие вопросы, как: «Что ты делал вчера?», «Что ты делаешь сейчас?», «Что ты будешь делать завтра?», «Почему ты это сделал?», «Действительно ли ты хочешь это сделать?», «Что ты чувствуешь по этому поводу?». Ответы помогают людям более эффективно приспосабливаться друг к другу. И именно потому, что человеку задают такие вопросы, он реагирует на самого себя и на свое поведение тем особым образом, который называют самопознанием или осознанием. Без помощи вербального сообщества все поведение было бы бессознательным. Сознание — это социальный продукт. Оно не просто не является особой сферой деятельности автономного человека, оно вообще выходит за пределы отдельного индивида.

А полная точность осознания вообще недостижима. Приватность, которая, казалось бы, ведет к самопознанию, по сути, не дает вербальному сообществу возможности создать точные контингенции. Интроспективный словарь неточен по самой своей природе, и в этом заключается одна из причин того, почему среди философских и психологических школ существует такое разнообразие. Даже тщательно обученный наблюдатель столкнется с трудностями при изучении новых личных стимулов. (Независимое подтверждение личной стимуляции, например, посредством физиологических измерений, сделало бы возможным повышение точности контингенций, порождающих самонаблюдение, и попутно подтвердило бы истинность данной интерпретации. При этом, как мы отметили в первой главе, подобное подтверждение ни в коей мере не послужило бы поддержкой для теории, которая приписывает человеческое поведение наблюдаемой внутренней сущности.)

Теории психотерапии, придающие особое значение осознанию, приписывают автономному человеку роль, которую в действительности — и при этом гораздо эффективней — выполняют контингенции подкрепления. Осознание поможет, если проблема отчасти заключается в недостаточной осознанности, а «понимание» клиентом своего состояния поможет, если за этим последуют корректирующие терапевтические действия, но самого по себе осознания и понимания не всегда достаточно, а порой они могут быть излишними. Человеку не обязательно осознавать свое поведение или условия, которые его контролируют, для того чтобы действовать эффективно или неэффективно. Напротив, постоянное самонаблюдение может стать помехой, о чем свидетельствует история о лягушке и сороконожке¹¹⁹. Превосходный пианист загубит свое выступление, если будет столь же ясно осознавать собственное поведение и следить за ним, как ученик, который только учится играть.

О культурах часто судят по тому, насколько они способствуют самонаблюдению. Говорят, что некоторые культуры воспитывают бездумных людей, и Сократом восхищались, поскольку он побуждал людей изучать собственную природу; но самонаблюдение — это лишь прелюдия к действию. То, насколько человек должен осознавать самого себя, зависит от важности самонаблюдения для эффективного поведения. Самопознание имеет ценность лишь в той мере, в которой оно помогает соответствовать контингенциям, которые его вызвали.