По ту сторону свободы и достоинства

«Представьте себе толпу людей в цепях, приговоренных к смерти; каждый день некоторые из них умерщвляются на виду у остальных; остающиеся видят свое собственное положение в положении им подобных и, смотря друг на друга с чувством скорби и безнадежности, ожидают своей очереди. Вог картина положения человечества¹³⁸...».

Некоторые религии придали смерти еще большее значение, нарисовав картины будущего пребывания на небесах или в аду, но у индивидуалиста есть особая причина бояться смерти, созданная не религией, а литературой свободы и достоинства. Это перспектива личного уничтожения. Индивидуалист не может найти утешения в размышлениях о каком-либо достижении, которое переживет его. Он отказался действовать на благо других, и, следовательно, для него не является подкреплением тот факт, что люди, которым он помог, его переживут. Он отказался заботиться о выживании своей культуры, и его не подкрепляет тот факт, что культура еще долго будет существовать после него. Защищая собственную свободу и достоинство, он отверг достижения прошлого и, следовательно, должен отказаться от всех притязаний на будущее.

Возможно, наука никогда не требовала более радикальных перемен в традиционном образе мышления о предмете, да и никогда не было более важного предмета. В традиционной картине мира человек воспринимает мир вокруг себя, отбирает признаки, которые следует воспринимать, проводит между ними различия, оценивает их как хорошие или плохие, изменяет их так, чтобы сделать их лучше (или, если он небрежен, хуже), и может нести ответственность за свои действия, заслуженно получая награду или неся наказание за их последствия. В научной картине мира человек является представителем биологического вида, сформированного контингенциями выживания, демонстрирующим такие поведенческие процессы, которые ставят его под контроль среды, в которой он живет, и в значительной степени под контроль социального окружения, которое он и миллионы других ему подобных создавали и поддерживали в ходе эволюции культуры. Направление контролирующей связи становится обратным: не человек воздействует на мир, а мир - на него.

Такое изменение сложно принять лишь по разумным основаниям, а его следствия принять практически невозможно. Реакция традиционалиста обычно описывается в терминах чувств. Одно из чувств, на которое ссылаются фрейдисты, объясняя сопротивление психоанализу, — это уязвленное самолюбие. Как указывал Эрнест Джонс, сам Фрейд рассматривал «три серьезных удара, которые наука нанесла человеческому нарциссизму и себялюбию. Первый, космологический, был нанесен Коперником; второй, биологический, был нанесен Дарвином; а третий, психологический, нанес сам Фрейд»¹³⁹. (От удара Фрейда пострадала вера в то, что нечто в центре человека знает все, что происходит внутри него, и что орудие, называемое силой воли, осуществляет управление и контроль над всей остальной личностью.) Но каковы признаки или симптомы уязвленного самолюбия и как нам следует их объяснять? Люди делают следующее относительно такой научной картины человека: они называют ее неверной, унизительной и опасной, они спорят с ней и критикуют тех, кто предлагает или защищает ее. Но они делают это не из-за уязвленного самолюбия, а потому что такая научная формулировка разрушает привычное подкрепление. Если человек больше не может получать признание или восхищение за то, что он делает, тогда кажется, что он страдает от потери достоинства или ценности, а поведение, которое прежде подкреплялось признанием или восхищением, будет угасать. А угасание часто ведет к агрессивному нападению.

Другой эффект научной картины был описан как потеря веры или «силы духа», то есть как сомнение или беспомощность, или как подавленность, депрессия или отчаяние. Говорят, человек чувствует, будто он не в силах управлять собственной судьбой. Но на самом деле он чувствует ослабление старых реакций, которые больше не подкрепляются. Люди действительно становятся «беспомощными» тогда, когда вербальные репертуары, освященные временем, оказываются бесполезными. Например, один историк жаловался на то, что если деяниями людей «пренебрегают, как простым результатом физиологического и психологического обусловливания», то о них вообще не стоит писать; «исторические перемены хотя бы отчасти должны быть результатом сознательной психической деятельности»¹⁴⁰.

Еще один эффект напоминает ностальгию. Старые репертуары поведения прорываются наружу тогда, когда люди хватаются за сходства между прошлым и настоящим и преувеличивают их. О прошлом говорят, как о «добрых старых временах», когда признавали неотъемлемое достоинство человека и важность духовных ценностей. О таких фрагментах устаревшего поведения «вспоминают с тоской», то есть они имеют характер все более бесплодного поведения.