Поэты пражского «Скита»

Сжимала все упорней тьма,
как в мертвой хватке, злую челюсть,
и было время как тюрьма,
и, поднимая легкий шелест,
сгорали звезды, и нагар
туманом сыпался на плечи,
на гуттаперчевых ногах
в дверях покачивался вечер.
И бились, бились об углы
вещей, расставленных когда-то,
тоска, восставшая из мглы,
и полы старого халата.
Пугала белая кровать,
и душный сумрак щерил зубы,
а сердце верило опять,
что слышит ангельские трубы.
Мертворожденные мечты,
как тень, сгибаясь, забегали,
вели за город, за пустырь,
за очарованные дали.
Пустое тело, став смелей,
с землей готовилось проститься,
чтобы под шелест тополей
блеснуть над городом зарницей.
Все возвращалось, все опять
само собой к тому же дому,
и снова — стены и кровать,
как вкус щекочущих оскомин.
И плоть, сожженную дотла,
как платье бросивши на стулья,
так уходила, так ушла
ночь на двадцатое июля.

«Меч». 18.IV.1936

КИШИНЕВ

Проклятый город Кишинев.

Пушкин

Лошадям и извозчикам снятся
Хруст овса и прохладный трактир.
Небо — мелко, кистями акаций.
Разрисованный кашемир.

На базаре под градом наречий

Помидоров краснеют ряды,
И в пыли — потерявшие плечи.
Желтоватые головы дынь.

Духота наступает на город,

Стороной кукурузных полей,
Вечер рдеет над старым собором,
Над молчаньем зачахших аллей.

И поэт покидает свой цоколь;

Не касаясь земли башмаком,
Он идет, как всегда, одинокий,
Горевать в губернаторский дом.

И в змеином, зеленом объятьи

Виноградников и садов
От бессильных и давних проклятий
Задыхается Кишинев.

«Меч». 8.XI. 1936

«Город терялся, кружился и плыл…»

Город терялся, кружился и плыл,
гребни тумана смывали костелы.
Я возникала, мой зов был уныл,
тело мое становилось тяжелым.
Я возникала, росла и ждала,
я обольщалась печально и сладко…
Дни уходили сквозь сны и дела,
чередовались и клали закладку.
Жизнь вырастала. Мой дом был готов.
Дом ли? Готов ли? Не знаю, быть может.
Счастье идет без приветственных слов,
счастье мое, равнодушный прохожий.
Я обольщаюсь, а мир не готов,
я лишь рассеянно множу потери;
над неподатливой стопкой листов
сердце трепещет в тисках суеверий.
Дни. Но ржавеет мой песенный плуг.
Как временами мой голос томится!
Дом покидает приснившийся друг,
исподволь русая прядь серебрится.

«Скит». IV. 1937

«Дни тяжелы, как груз аэростата…»