Поздняя осень в Венеции

Ночью каждый из нас нелюдим;
ночь меж тобой и соседом твоим,
мрак непроглядный нем;
и если в комнате свет зажечь
в чаянье непредвиденных встреч,
подумай все-таки, с кем.

Страшно светом искажены,

когда с лиц у них каплет свет,
люди под гнетом ночной тишины,
ты видишь в них подобье страны,
где в массе различий нет.
Стирает со лбов у них желтизна
мысли, обрывки мглы;
в глазах у них сумрачный блеск вина,
руки у них тяжелы
в беспомощном жесте, когда, тая
груз привычных забот,
каждый из них повторяет: «я»,
а думает: это тот.

Сосед

Скрипка чужая! Ты слышишься мне
каждую ночь и в каждой стране
из комнаты или из подворотни?
Один играет? Или их сотни?

Неужто без твоей опеки

кого-нибудь в городе сквозь тьму
на дно давно зазвали бы реки,
а ты слышна лишь мне… Почему?

И неужели не по ошибке

случайный мой сосед по квартире
петь велит постоянно скрипке:
«Жизнь тяжелее всех тягот в мире!..»

Pont du Carrousel

Похож слепец, который на мосту,
на камень межевой всегда на страже
царств безымянных, вещь одна и та же,
а звезды набирают высоту,
вокруг него явив свои часы
струением блуждающей красы.

Седой, недвижный вестник отдаленья,

небытия темнеющий оплот,
он в преисподнюю означил вход
для мелкотравчатого поколенья.

Одинокий

Как мореход на берегах земли,
я все еще чужой туземцам вечным;
мне счесть бы дни застольем бесконечным,
а для меня видения вдали.

Мир моего касается лица,

быть может, как луна, необжитой,
а люди суетятся без конца,
обжив слова своею суетой.

Я взял с собой простые вещи в путь,

вдруг показавшиеся стаей дикой;
животные на родине великой,
здесь от стыда не смеют и дохнуть.

Ашанти (Jardin d'Acclimatation)

Не виденье дальнего пейзажа
и не пляска смуглых женских тел,
для которых платье – лишь поклажа.

Не мотив, который долетел

из глубин, где кровь и где напевы
(кровь для них при этом не предел),

и не смуглые певуньи-девы

с блеском глаз, похожих на клинки,
вверенные страже королевы,

не уста, где смех, а не зевки,

разве только самопостиженье,
от которого мы далеки.

Как меня пугает их движенье!

В клетке зверь верней себе и зорче;

ходит он, как будто ворожит,
и, всемирной не подвержен порче,
видит вещи, но не дорожит
он чужим, и, как бы ни пытался
пламень свой таить он в тишине,
со своей великой зверь остался
кровью только здесь наедине.

Последний