— Так мне и надо! Поделом! Сам решил стать бродягой и бездельником. Слушал плохих советчиков, вот и сваливались на меня всякие несчастья. Был бы я хорошим мальчиком, хотел бы учиться и честно работать, остался бы дома со своим отцом — не сидел бы сейчас в конуре сторожевой собакой. О, как бы я хотел родиться заново! Но теперь уж ничего не поделаешь, приходится терпеть!
И Пиноккио уныло поплёлся в собачью конуру, улёгся там и заснул.
ГЛАВА 22
Пиноккио проспал часа два как убитый, но около полуночи его разбудил странный шёпот, доносившийся из внутреннего двора. Он высунулся из конуры и увидел четырёх зверьков, сбившихся в кучку. Они были похожи на кошек, но это были вовсе не кошки, а куницы — хищные зверьки, большие охотники до птичьих яиц и маленьких цыплят. Одна из куниц отделилась от остальных, приблизилась к конуре и произнесла едва слышно:
— Добрый вечер, Мелампо!
— Я не Мелампо! — ответил Пиноккио.
— Вот как! А кто же ты тогда?
— Пиноккио.
— А что ты здесь делаешь?
— Служу сторожевой собакой.
— Но где же Мелампо? Где старый пёс, живший в этой конуре?
— Он умер сегодня.
— Умер? Бедная животина! Он был такой славный. Но и ты, как я погляжу, собака что надо.
— Простите, но я не собака.
— Не собака? Тогда кто ты такой?
— Я деревянная кукла.
— И ты служишь собакой?
— Да, в наказание.
— Что ж, раз такое дело, предлагаю тебе такие же условия, как и покойному Мелампо, и думаю, что они тебя устроят.
— И что это за условия?
— Раз в неделю, ночью, ты позволяешь нам наведываться в птичник и забирать оттуда восемь цыплят.
Из этих цыплят семерых съедаем мы, а один достаётся тебе; ты, само собой разумеется, притворяешься спящим, не лаешь и не будишь хозяина.
— Так поступал Мелампо? — не веря услышанному, спросил Пиноккио.
— Ну да, и мы прекрасно ладили. Спи себе спокойно и будь уверен: перед уходом мы оставим возле конуры тебе на завтрак отличного цыплёнка, уже общипанного. Ну что, мы поняли друг друга?
— Отлично поняли, — промолвил Пиноккио, но во взгляде его читалось: «Это мы ещё посмотрим».
Четыре куницы, уверенные в своей безопасности, прокрались к птичьему двору, расположенному неподалёку от конуры, когтями и зубами открыли деревянную калитку и одна за другой проскользнули внутрь. Но едва последняя куница переступила порог, как калитка захлопнулась с громким стуком.
Её закрыл Пиноккио, да ещё для пущей надёжности подпёр большим камнем.
Затем он принялся лаять, точь-в-точь как сторожевая собака:
— Гав! Гав-гав!
Услышав лай, крестьянин вскочил с кровати, схватил ружьё и высунулся из окна.
— Что случилось? — крикнул он.
— Грабители! — ответил Пиноккио.
- Где?
— На птичьем дворе.
— Сейчас иду!
Крестьянин в мгновение ока выскочил из дома. Он ворвался на птичий двор, переловил куниц, засунул их в мешок и сказал с глубочайшим удовлетворением в голосе:
— Наконец-то вы мне попались! Самому бы с вами разделаться, но я не настолько жесток. Довольно будет, если я отнесу вас утром трактирщику из соседней деревни. Он сдерёт с вас шкуры и приготовит как зайцев под кисло-сладким соусом. Вы такой чести не заслуживаете, но великодушные люди вроде меня всегда рады сотворить доброе дело.
Затем крестьянин подошёл к Пиноккио и спросил:
— Как же ты обнаружил этих воришек? Подумать только, Мелампо, мой преданный Мелампо, ни разу не смог их поймать!
Пиноккио мог бы рассказать хозяину, как всё было на самом деле. Мог поведать о бесчестном уговоре между собакой и куницами. Но Пиноккио подумал о том, что пса уже нет на свете, и сказал себе: «Что толку обвинять мертвецов? Они уже не принадлежат этому миру, и лучшее, что можно сделать, — это оставить их в покое».
— Когда эти воришки пробрались во двор, — спрашивал между тем крестьянин, — ты спал или нет?
— Спал, — сказал Пиноккио. — Но куницы разбудили меня своими разговорами. Потом одна из них подошла к конуре и сказала: «Обещай, что не будешь лаять и будить хозяина, и мы подарим тебе отличного ощипанного цыплёнка!» Подумать только, у них хватило дерзости предложить мне такое! Может, я и деревянный человечек, наделённый едва ли не всеми недостатками, какие бывают на свете, но есть кое-что, чем я никогда себя не замараю: я не стану вступать в сделку с преступниками!
— Хорошо сказано, мой мальчик! — вскричал крестьянин и хлопнул Пиноккио по плечу. — Это делает тебе честь, а в знак моей признательности я немедленно освобожу тебя. Возвращайся домой!
И он снял с Пиноккио собачий ошейник.
ГЛАВА 23