Россия – Грузия после империи

Более частым в романе бывает мимолетное медиальное вторжение войны в восприятие героя, особенно по ТВ, но также и по радио. В первой главе под названием «Утренняя мультимедия» (А 9) в самовлюбленное рассматривание Шако собственного выпрямившегося члена, кульминирующее в автопорнографическом селфи (А 17), врывается телевизионная передача о войне с «вступлением российских танков в Тбилиси» (А 12). Такого рода оборванные сообщения длиной не больше двух предложений (А 15, 27, 29, 55, 70, 74, 89, 133, 138, 156, 165, 173) образуют basso continuo личной жизни Шако в этот день, о чем тот рефлексирует с холодной медиааналитической дистанцией: «Сюжет сопровождают взрывы и автоматная очередь» (А 133).

Неоправданным является впечатление некоторых русскоязычных литературных критиков о том, что в романе преобладает «нарастающая, словно оргазм, тревога» (Бондарь-Терещенко, 2011). На ошибочность такого прочтения уже обращали внимание Алеева (2011), Мильчин (2011), Шулинский (2011), Юсупов (Yusupov, 2011), Андрэ (Andre, 2015) и Данилкин, который убедительно абстрагирует: «Соль романа – в обманутом ожидании: конфликт между катастрофичной реальностью [войны] и сознанием героя должен произойти – но так и не происходит» (Данилкин, 2011). Только к концу романа радиус действий героя Шако, видимо, сужается по причине военной блокировки одного квартала Тбилиси (А 153). У него появляется смутное чувство, что «что-то не так, как было совсем недавно… что-то поменялось» (А 154).

Герою непонятно, воспринимает ли грузинская армия войну всерьез: «Не пойму – армия готовится к обороне города или это просто имитация обороны» (А 39). Это высказывание отсылает к знаменитому заглавию книги Жана Бодрийяра. Бодрийяровское «La guerre du golfe n’a pas eu lieu» превращается в «La guerre de Géorgie n’a pas eu lieu» (хотя Бурчуладзе значительно менее эксплицитен по поводу симулятивности войны, чем Бодрийяр и Пелевин, см. ниже).

Гламурная часть грузинского столичного общества делает вид, что такие метонимии войны, как полет над городом истребителя, их вообще не касаются: «Расслабленные тбилисцы валяются в шезлонгах. Никто и бровью не ведет» (А 25). Война время от времени становится темой коротких бесед (А 54, 63, 124–125, 165), но вопрос о психологической реакции «А что творится в городе? Паника?» (А 51) остается без ответа. В околоконцептуальной поэтике сериализации (см. ниже) паника упоминается всего лишь в сослагательном наклонении: «Мы могли б паниковать» (А 161).

Только в последней главе «Ничего такого» можно сказать, что война хотя бы в бытовом (сексуальном) плане коснулась героя: Шако занимается сексом с Тако и в то же время смотрит на экран, где идут новости. Без молчаливого «наблюдения» диктора за сценой соития эта сцена орально-анального секса в романе была бы чисто порнографической. В результате обязательной в порнографическом жанре эякуляции не происходит потому, что половой акт прерывает звонок журналистки – ей на фоне войны приснилось, что с женщиной, с которой герой как раз занимается анальным сексом, случилось что-то страшное. Здесь работа подсознания над военной угрозой прерывает и секс, и само повествование, тем самым спасая роман от односторонней порнографичности.

Бурчуладзе и русская литература

Если вспомнить, что Бодрийяр играл большую роль уже в романе Виктора Пелевина «Generation П» (1999) и что издательству Ad Marginem уже пришлось защищаться против возбужденного «Идущими вместе» иска в отношении «порнографичности» «Голубого сала» Сорокина, то родство творчества Бурчуладзе с русской современной литературой бросается в глаза. Отнюдь не рискован тезис, что Заза Бурчуладзе, переводивший Достоевского, Хармса, Битова, Сорокина и Елизарова на грузинский язык, пишет если не для русскоязычной публики, то для читателя, хорошо ознакомленного с современной русской литературой. Осведомленность автора передается герою, находящему в книжных киосках книги Акунина и Робски (А 70), когда ищет второй том двухтомника Ануфриева и Пепперштейна «Мифогенная любовь каст», который он покупает вместе с (вероятнее всего, русскоязычным) женским журналом «Гламур» (А 73). С точки зрения экономики книгопечатания примечательны тут две вещи: «Мифогенная любовь каст» вышла в том же издательстве, в котором вышел и русский перевод «Adibas», который читатель держит в руках, – т. е. мы имеем дело с косвенной (авто)рекламой издательства. И к анализу внутрироссийского гламурного фактора журнала «Glamour», проведенному Биргит Менцель (Menzel, 2008, 6), необходимо добавить постколониальное измерение: не только в России, но также и в некоторых постсоветских странах модные девушки читают именно русскоязычное издание этого журнала, потому что, как в случае Рунета (Uffelmann, 2017), русский язык доступен большему числу читательниц, чем английский или другие языки, на которых выходит журнал.