Россия – Грузия после империи

И все же Орбелиани обязан своей поэмой не только Жуковскому и Давыдову. Тема эпикурейского пира, возлияний и мужского товарищества была свойственна и юному Пушкину, а также его лицейским друзьям Дельвигу и Кюхельбекеру. Истоки этих тем – в сплаве вакхических военных стихов Давыдова, русских подражаний одам Анакреона и дружеского послания. Последний из этих жанров прекрасно соответствовал практике распространения стихов в закрытых литературных кружках и салонах, которые были типичным выражением карамзинского периода истории русской литературы. Для нашего русско-грузинского контекста особый интерес представляет короткое стихотворение Пушкина «Веселый пир» (1819), впервые опубликованное под названием «Вечер» в альманахе В. К. Кюхельбекера «Мнемозина» в апреле 1824 г. Хотя культурная политика «Мнемозины» была столь же эклектичной, как и взгляды его редакторов, в стихотворении явно прослеживается связь со свободолюбивыми идеалами декабристов, в восстании которых участвовал сам Кюхельбекер:

Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.

Поразительно, насколько это стихотворение Пушкина предвещает «дисемичную» структуру «супры» в том виде, как ее описывают современные ученые – например, Гия Нодиа и Пол Мэннинг. В нем утверждается автономная социальность сотрапезников, подкрепленная вином и песней. За столом «веселье председатель», а свобода, личный «кумир» поэта, выступает как единственный «законодатель» застолья. Соединение приватного веселья и дружеской близости гостей с субверсивным идеалом политической свободы указывает на зарождение гражданского общества, которое восстанет против самодержавия. Пушкинский пир – одновременно и горизонтальная демократия (Anderson, 1990, 15–16) гостей («просторен круг друзей»), и вертикальная иерархия, представленная абстрактно в виде аллегорических фигур веселья и свободы. Здесь мы находим те же противоречия, что и в грузинской «супре»: это и эгалитарное антигосударство равных, и альтернативное государство, где царит тамада. Вероятно, не случайно, что Григол Орбелиани перевел или, точнее, переложил это стихотворение на грузинский во время посещения Петербурга в 1832 г. В том году он перевел некоторые стихотворения Пушкина, Жуковского, Крылова и Рылеева, а также часто посещал высланных из Грузии потомков грузинского царского рода, которые в это время жили в российской столице. К тому же году относится неудачная попытка заговора против российского правления на Кавказе, в котором участвовали многие высокородные грузинские дворяне. Для грузинской истории этот заговор стал тем же, чем для российской – восстание декабристов, в котором смешивались либертарные и автократические идеалы. Оба восстания были проведены весьма неумело и потерпели катастрофическое поражение. Находясь в России, Орбелиани не мог принять участие в заговоре, но хватило косвенных улик – подрывных стихотворений, чтобы считать его разделяющим основные цели восставших (см.: Маградзе, 1980, 55–69). Хочу привести здесь грузинский оригинал стихотворения, его русский подстрочник и перевод:

ლხინი (მიბაძვა პუშკინისა)

მე იგი მიყვარს ლხინი, სად თავისუპლება მეფობდეს
სადაცა გულ-წრფელობიტა ყოველი მხიარულობდეს,
სადაც საღაგოთ ცისკრამდის მხოლოდ «დალიე» ისმოდეს
და ჯამი-აზარფეწასა, და ყანწი თასსა შეჰსცვლიდეს,
მეც ვჰსვჭვრეტდე ჩემსა სატრფოსა, ან მას ჩემი ხმა ესმოდეს,
და იგი ცისკრად ხვევნაში წარსულსა ლხინსა მყვედროდეს.

Пир (подражание Пушкину)

Я люблю пир, где свобода царит, / Где каждый искренне веселится, / Где с вечера слышно только [слово] «Пей!», / Где джами [кубок] сменяет азарпешу [серебряный ковш с длинной тонкой ручкой], а канци [рог для вина] – тази [бокал], / [и где] я вижу мою возлюбленную, или она слышит мой голос, / и когда занимается рассвет, в моих объятиях она упрекает меня за [ночь] на пиру.

Пир (Подражание Пушкину)