Россия – Грузия после империи

Гибридность и двойной социокод в романе Чабуа Амирэджиби «Дата Туташхия»

Бела Ципурия

Роман Чабуа Амирэджиби «Дата Туташхия» («დათა თუთაშხია») воспринимался грузинскими читателями прежде всего как текст, содержащий сильные антисоветские/антиимперские[76] настроения. Но роман можно рассматривать и как гибридный текст – в постколониальном понимании, – подчиненный и в то же время противостоящий имперскому дискурсу. В тексте работают одновременно два кода: советский идеологический код, который с начала 1930-х гг. был внедрен в литературу СССР; и сопротивляющийся – национальный, антисоветский/антиимперский код, который в то же время был развит в грузинской литературе. Можно говорить о «двойном кодировании» советско-грузинского типа, который сопоставим с традиционным постмодернистским пониманием этого концепта именно тем, что и здесь в одном и том же тексте представлены два разных социокода, направляющие свои сообщения двум разным сообществам реципиентов.

По определению Доуве Фоккемы, социокод создается группой писателей, которые часто принадлежат к одному поколению или одному направлению, и этот код опознается современниками или читателями следующих поколений. Эти писатели и читатели создают вместе семиотическое сообщество – в том смысле, что читатели понимают тексты, созданные писателями (Fokkema, 1984, 11).

Такое взаимопонимание, основанное на единстве национального социокода, играло особо важную роль и в грузинской литературно-культурной среде советского времени, в которой сложилось определенное направление национального изложения происходящего. Я буду называть его культурой национального нарратива. Сформировавшись с постсталинских времен, эта культурная среда объединяла широкий круг творческих деятелей всех видов искусств и их реципиентов, согласующихся в главных постулатах мировосприятия и в главных признаках национальной идентичности. Грузинский национальный нарратив того времени – изложение представлений о самобытности грузинского народа, о его глубоких исторических корнях, о праве суверенности и продолжающегося существования в истории – являлся стержнем этой культурной системы и целой массы культурных текстов.

Культура национального нарратива унаследовала главные эстетические и мировоззренческие категории от литературного поколения шестидесятников XIX в. во главе с Ильей Чавчавадзе. Но она не являлась продолжателем культурного наследия грузинского модернизма 1910–1920-х гг., так как сформировалась на основе отрыва от этой системы в результате сталинской культурной политики начиная с 1930-х г.

Первым ярким автором культуры национального нарратива можно считать поэта 1940-х Ладо Асатиани, но широкое распространение и доминантность эта культурная тенденция обрела со времен «оттепели», благодаря поэзии Мухрана Мачавариани, Анны Каландадзе, Мурмана Лебанидзе, а с 1970-х уже и романам Отара Чиладзе, Отара Чхеидзе и, конечно же, Чабуа Амирэджиби. Культура национального нарратива, основываясь на реалистических эстетических принципах, все же являлась приемлемой для советской официальной идеологии. А существовавшее внутри этой культурной среды согласие о грузинской национальной идентичности не очень демонстративно противоречило советской официальной культурной среде, и антиимперские/антисоветские идеи выражались при помощи символических и аллегорических способов[77]. Противостояние советскому/имперскому дискурсу являлось важной целью этой культуры. Хотя с точки зрения эстетических принципов и поверхностного содержания она не вступала в явную противоположность с советской идеологией и с культурно-эстетическими принципами социалистического реализма, являвшегося официальным культурным стандартом во всем Союзе, в том числе и в Грузии, со времен сталинской культурной политики и вплоть до распада СССР. Мимикрия, схожая и в то же время отличная от того понимания, в котором этот концепт осмыслен в теории постколониализма, стала и характерной чертой грузинской литературы. Если у Хоми Бабы мимикрия описывает процесс своеобразного камуфляжа, когда подчиненный пытается обрести черты властвующего, в том числе и для того, чтобы, хотя бы отчасти, получить доступ к его власти (Bhabha, 1984, 125–128), то в случае грузинской литературы советского периода тоже присутствует «двойная артикуляция», но нет «насмешки», и камуфляж происходит более в прямом понимании этого термина: в своих текстах грузинские писатели вырабатывают сходство с дискурсом советско-имперской власти, чтобы выжить, сохранить себя, сохранить также собственный дискурс и возможность самовыражения.