Россия – Грузия после империи

И все же, с какой функцией вошли в книгу тюремные реалии, приводящие к революционной тематике? Можно подумать, что писатель не удержался и внес в роман свой жизненный опыт, использовал преимущество, данное собственной биографией, и описал в романе многообразные характеры, тюремный бунт, конфликтные ситуации и конфликты ценностей. Следуя сюжетной логике, появление тюремных эпизодов к концу романа связано с решением Дата Туташхия отсидеть срок, войти обратно в рамки закона, больше не быть преградой для имперской карьеры своего брата. Настораживает то, что именно этот сюжетный ход целенаправленно приносит в текст тему революции и однозначные позитивные коннотации при упоминании большевизма.

Приехав в Тифлис, чтобы сдаться закону, Дата становится свидетелем демонстрации протестующих. В тексте появляется прямолинейная критика царской власти и солидарность с демонстрантами, несущими красные флаги (Амирэджиби, 1982, 543–544). В тюрьме Дата становится соучастником восстания, он начинает прислушиваться к суждениям заключенных-большевиков. Между ними возникает взаимоуважение. Дата высказывает позитивные мнения о перспективах большевизма. И двое его друзей, значимые персонажи, Сандро Каридзе и Гоги Цуладзе, к концу романа совмещают свои патриотические суждения с политическими большевистскими убеждениями.

В последней главе романа создается хорошо развитая линия, поддерживающая советский идеологический дискурс и приоритеты соцреалистической литературы.

Можно ли рассматривать этот ход как создание текстового фасада, обеспечивающего публикацию произведения? Учитывая, что роман поэтапно писался и печатался в периодическом издании, доступ к грузинскому читателю роман уже имел – в первые годы публиковались части, содержащие национальный социокод, и только к концу текста автор вносит социокод, приемлемый для официального дискурса.

Такой социокод мог бы обеспечить – и обеспечил – широкое распространение романа в виде книги в Грузии и во всем Союзе. Ни в советское, ни в постсоветское время литературная критика не отзывалась на советский социокод, и автору не приходилось давать объяснения по этому поводу, так же как он не отмечал позже какое-либо вмешательство цензуры в процесс создания романа.

Можно сказать, что с таким развитием роман частично подчинился главному принципу соцреалистической доктрины, действовавшей в грузинской литературе советских времен, – созданию «советской» перспективы. При помощи этого принципа и была дозволена критика русского колониализма в Грузии XIX в. – финал текста должен был привести читателя к заключительной идее о том, что все муки остались позади, правда восторжествовала и советская действительность залечила все раны прошлого.

Хотя у романа «Дата Туташхия» все же не такой простой финал. Революционно-большевистская тематика является своеобразным ложным финалом романа, после этого автор делает ход, который возвращает повествование в начальное русло: Дата не примыкает к революционерам, его история не кончается в тюрьме, после побега и возвращения к жизни вне закона он становится жертвой злого замысла своего брата и умирает от руки собственного сына, который, в свою очередь, тоже является моральной жертвой и слепым оружием в руках Мушни Зарандия. После смерти Дата Мушни впадает в меланхолию, теряет смысл жизни и тоже умирает. Такой финал снова переносит проблематику романа в морально-философское измерение, возвращает нас к теме внутренней борьбы человека, к бинарной оппозиции протагониста – антагониста, к проблеме противостояния добра и зла, восстанавливает целостность текста. Часть, содержащая советский социокод, маргинализируется в тексте и, как показала литературоведческая реальность, созданная в Грузии со времен публикации произведения, не фигурирует при интерпретации текста[85], так же как не фигурирует обычно в читательском восприятии и в настоящее время. Это можно объяснить недоверием и игнорированием советской идеологизированной интерпретационной традиции, а также тем, что в глазах читателя антисоветские заслуги грузинских авторов перевешивают их уступки советскому дискурсу.