Семейное дело

Их то и дело перебивали, Роговой надо было переводить. Все-таки Коптюгов успел узнать, что она студентка четвертого курса пединститута.

Он выступил на вечере, и снова было приятно услышать, как его представляли и гостям, и нашим студентам: «Известный рабочий, сталевар с завода газовых турбин…» Один из гостей спросил о чем-то Рогову, она ответила и повернулась к секретарю горкома комсомола. Коптюгов услышал:

— Мишель удивился, когда я сказала «известный рабочий». Он говорит — бывают известные артисты, политические деятели, космонавты и даже гангстеры, но «известный рабочий» он слышит впервые. Ты хочешь ему что-нибудь сказать?

— А пусть Коптюгов скажет сам. Скажите, Костя.

Это предложение было неожиданным, оно сбивало Коптюгова: то, что он писал накануне и запомнил почти слово в слово, теперь надо было переделывать на ходу. Ну что ж, так и начнем тогда — с известности…

Он говорил легко, просто, не прислушиваясь к самому себе, и уже знал, видел, чувствовал каждой своей клеткой, что его слушают с интересом, внимательно и дружелюбно, а может быть, даже и с некоторым удивлением. Правда, сначала он, улыбнувшись, попросил прощения за то, что не оратор, говорить не мастак (из зала кто-то крикнул: «Все не мастаки!»), но скажет по-своему, как думает. Так вот, друг Мишель (он поглядел на маленького черноголового француза) не понимает, что такое «известный рабочий»… А между тем у нас людей ценят по труду, и рабочая слава у нас — самая почетная и прочная. Привел несколько примеров, начиная со Стаханова. Дальше все было проще — дальше он просто повторил то, что писал вчера дома. И пошел на свое место под аплодисменты. Секретарь горкома комсомола незаметно показал ему большой палец.

Он мог бы ликовать сейчас — ведь все получалось так здорово, лучше не придумаешь! Но что-то подсказывало Коптюгову: подожди, еще рано, ты еще не все сделал сегодня, ты еще можешь шагнуть сразу через три ступеньки, только не торопись, не спугни ту единственную возможность, которая совсем рядом, вот она — и тогда… У него перехватило дыхание. В конце концов, я ничем не рискую. Чего я вдруг испугался?

После вечера они отвезли французов в гостиницу. Час был уже поздний, и Коптюгов сказал Лизе:

— Вы разрешите, я провожу вас?

— Зачем? — удивилась она.

— Для собственного спокойствия, — сказал Коптюгов.

— Проводите, — пожала она узенькими плечами.

На улице было морозно, и Коптюгов сказал, что надо бы схватить мотор. Лиза фыркнула:

— Вот еще! Я отлично обхожусь автобусом.

— Давайте обойдемся автобусом, — засмеялся Коптюгов, чуть откидывая голову. — А вы, оказывается, ершистая!

— А вы, оказывается, наблюдательны, — в тон ему ответила Лиза. — Можете взять меня под руку, между прочим.

В автобусе тоже было холодно. На стеклах, покрытых толстым мохнатым инеем, виднелись надышанные дырочки, отпечатки ребячьих ладошек, даже надпись: «Эдька, я тебя жду». Лиза села, зябко запахивая полы пальто.

— Вас знобит, — тревожно сказал Коптюгов. — Хорошо бы, как приедете, чаю с малиновым вареньем.

— Ерунда, — ответила Лиза. — Просто я сегодня впервые в жизни разговаривала с настоящими французами, так что это у меня чисто нервное. Французы не любят, когда на их языке плохо говорят. Поэтому сегодня у меня было что-то вроде экзамена.

— Выдержали?

— Старалась. А вас, между прочим, тоже знобит, по-моему.

— Ну, я-то привычный!

Он рассказал ей, каково было в армии, особенно во время зимних учений, — и ничего, даже самым паршивеньким насморком никто не болел. Да и сейчас, в цехе, тоже: спереди печь жарит так, будто к чертям в гости попал, а сзади холодный ветер поглаживает… Он говорил об этом с улыбкой, ничуть не набивая себе цену, и тем не менее как бы давая понять свою силу.

— А вы перемените профессию, — сказала Лиза. — В какой-нибудь бухгалтерии всегда тепло и не дует.

«Она не говорит, а фыркает, — подумал Коптюгов. — Совсем как кошка».

— Зачем? — удивился он. — Мне моя работа нравится. Вам ведь нравится ваша?

— Вот вы уже и обиделись! — сказала Лиза. — Не обращайте внимания. У меня ужасный характер. Нам выходить.

Они прошли квартал, и Лиза показала на большой серый дом. Коптюгов начал стаскивать с руки перчатку, но Лиза сказала:

— Зайдемте ко мне. Отогреетесь немного.

— Удобно ли? Время-то позднее…

— Удобно. — Она поглядела на окна. — Мои еще не спят.

Вот оно! Дверь открывает немолодая женщина, и Лиза говорит с порога:

— Мама, мы замерзли и устали. Знакомься, это Коптюгов. Папа дома? А от Володьки ничего?

Коптюгов стоял, не решаясь снять пальто.

— Ну, чего же вы?

— Раздевайтесь, раздевайтесь, — торопливо поддержала Лизу мать. — Лиза, как всегда, обрушила на меня столько вопросов, что можно растеряться. От Володи телеграмма, прилетает завтра.

— Ура! — сказала Лиза. — А пока у нас зуб на зуб не попадает. Где эти чертовы тапочки?

— Это тоже по-французски? — засмеялся Коптюгов.

— Да, — сказала мать. — Она невыносима! Вот твои тапочки, а я пойду ставить чайник.