Сибилла

— Стивен во власти предубеждений, — сказал Джерард, — он мечтатель, дающий волю фантазиям, которые если и исполнимы, то не особо желанны. Он ничего не знает о настроениях в стране или о нравах своих земляков. Англичанам не нужно и малой доли от его благоденствия на паях — им нужны права, которые будут сообразны правам других сословий, но без которых эти самые права других сословий не могут — да и не должны — обеспечиваться.

— Стивен, по крайней мере, твой друг, отец. И ведь когда-то ты уважал его!

— Уважаю и сейчас — и люблю его всей душой. Я почитаю его за отменные способности и ум. Стивен — ученый; я не претендую на подобные звания; зато я чувствую, как бьется сердце народа, и разбираюсь в знамениях времени^{540}, Сибилла. Стивену нравилось вести разговоры в нашем моубрейском домике и саду, когда нам было нечем заняться, но теперь мы должны действовать — или за нас будут действовать другие. Стивен — не человек действия; он своенравен, Сибилла, только и всего.

— Но жестокость и действия, — допытывалась Сибилла, — это ведь одно и то же, правда, отец?

— Я не упоминал о жестокости.

— Не упоминал. Но глаза тебя выдали. Я понимаю, о чем говорит твое лицо, что означает легчайшая дрожь твоих губ. Нужно было, как учили меня ты и Стивен (и, пожалуй, весьма разумно), доказывать нашим правителям в ходе прилюдной дискуссии, мирной и рациональной, что мы осознаём свою угнетенность, и оставлять всё как есть — это не по-христиански и безрассудно, это глупо и зло. Так вы и действовали, и у вас хорошо получалось: уважение общества, даже тех людей, чьи интересы и взгляды отличались от ваших, не обошло вас стороной, как не обходит никого, кто исповедует моральную силу, которая проистекает от великого дарования и благих намерений. Вы же позволили этой великой моральной силе, этой драгоценной жемчужине…^{541} — с чувством произнесла Сибилла. — Отец, мы не можем себя обманывать: вы позволили ей выскользнуть из ваших рук.

Пока она говорила, Джерард смотрел на нее с необычайной для него серьезностью. Как только Сибилла умолкла, он потупил взгляд и, кажется, на секунду задумался, а затем, подняв голову, произнес:

— Пора слов миновала. Я должен идти, дорогая Сибилла. — И он шагнул к двери.

— Ты не бросишь меня! — воскликнула Сибилла, срываясь с места и хватая его за руку.

— Ну что ты, что ты? — огорченно спросил Джерард.

— Сегодня же вечером мы должны уехать из города.

— Что же мне, оставить свой пост?

— Почему твой? Разве твои соратники не бросились врассыпную? Разве твое собрание официально не переместилось в другой город? Разве не стало известно, что абсолютное большинство делегатов разъехалось по домам? Почему бы и тебе не поступить так же?

— Нет у меня дома! — едва ли не грубо отрезал Джерард. — Я приехал сюда заниматься необычайно важным делом и, с Божьей помощью, я доведу его до конца. Я не перебежчик, я не умею изящничать и толочь воду в ступе, как эти твои философы и всякие там морли; но, если народ будет сражаться, я буду сражаться вместе с ним — и паду, если понадобится, в первых рядах. И меня не удержат от моих намерений слезы какой-то девчонки. — И он рывком освободился от объятий дочери.

Сибилла возвела к потолку глаза, полные слез, и сжала кулаки от невыразимой скорби. Джерард снова направился к двери, но, еще не переступив порог, он замедлил шаг, вновь обернулся, с нежностью и тревогой посмотрел на дочь. Она стояла в той же позе, только вот ее опавшие руки теперь были скрещены на груди, а потупленный взгляд направлен в одну точку, словно девушка глубоко задумалась. Отец незаметно подошел к ней, взял ее за руку; Сибилла вздрогнула и, поворачивая к нему лицо, на котором застыла мучительная отрешенность, сдавленным голосом произнесла:

— Я думала, ты ушел.

— Только не во гневе, мое дорогое дитя! — И Джерард прижал ее к груди.

— Но всё же уйдешь, — прошептала Сибилла.

— Эти люди, они ожидают меня, — сказал Джерард. — У нас совещание, и притом важное. Мы должны немедленно что-нибудь предпринять, чтобы помочь нашим собратьям из Бирмингема, а также предупредить восстания, подобные той заварушке. Но, как только всё это закончится, я сразу же к тебе вернусь. Что же касается остального, — будь по-твоему: завтра мы возвратимся в Моубрей.

Сибилла тепло ответила на объятия отца, как бы говоря, что верит в его доброту и что ее собственные чувства также лишены притворства, однако ничего не сказала; и тогда, пожелав дочери не падать духом, Джерард вышел из помещения.

Глава четвертая

Часы на церкви Святого Иоанна пробили три раза, пробили и четыре; и пять ударов донеслось со стороны церкви Святого Иоанна; и вот часы Святого Иоанна пробили шесть раз. А Джерард всё не возвращался.