Сибилла

— Я не рождена для любви, — ответила напуганная Сибилла, стараясь, однако, не выказывать свою тревогу.

— Все мы рождены для любви, — возразил Морли. — Это основа существования и его единственная цель. И любовь к вам, Сибилла, — продолжал он, охваченный жаром страсти, — в течение многих лет была в моей жизни заветным сокровищем. Ради нее я часто приходил к вашему очагу и кружил подле вашего дома; ради нее я прислуживал вашему отцу, словно какой-нибудь раб, и поддерживал замысел, которому не особо сочувствую и который ни за что не увенчается успехом. Это ваш образ пробуждал мои устремления, развивал способности, поддерживал в пору унижений; это он обеспечил меня теми материальными благами, которыми я теперь распоряжаюсь. О, соблаговолите принять их! Примите же их вкупе с пламенным сердцем и преданным естеством, что ныне склоняются перед вами, и не отрекайтесь от них, ибо они суть чувства и судьбы Народа.

— Вы изумляете, вы ошеломляете меня, — взволнованно произнесла Сибилла. — Вы пришли по другой причине, мы говорили совсем о других чувствах! Для своих странных, пугающих признаний вы нашли необычайно трудный час.

— В моей жизни тоже настал такой час, — сказал Морли, — и его минуты истекают немедля. Всё зависит от вашего выбора.

— В другой раз, — тихо и умоляюще произнесла Сибилла, — поговорим об этом в другой раз.

— Глубинные тайники моего сердца открыты, — сказал Морли, — и уже не закроются вновь.

— Стивен, — сказала Сибилла, — дорогой Стивен, я крайне признательна вам за ваши теплые чувства, но сейчас и правда не время для таких разговоров, перестаньте, друг мой!

— Я пришел узнать свою судьбу, — упрямо сказал Морли.

— Это надругательство над чувствами, — воскликнула Сибилла, более не в силах себя сдерживать, — так настойчиво излагать их чьей-либо дочери в такую минуту!

— Вы бы так не считали, если бы любили, если бы могли полюбить меня, Сибилла, — мрачно произнес Морли. — Вовсе нет, это минута глубоких переживаний, и она предназначена именно для выражения таковых. Вы бы не ответили так, если бы того, кто преклонял перед вами колена, звали Эгремонт.

— Он бы ни за что не воспользовался, — Сибилла была уже не в силах сдерживать досаду, — таким своекорыстным и недостойным способом.

— Ах вон оно что! Она же его любит! — воскликнул Морли и разразился демоническим смехом.

Наступило молчание. В обычных обстоятельствах Сибилла просто ушла бы из комнаты, тем самым положив конец этой мучительной сцене, однако теперь подобное было невозможно: от продолжения этого разговора зависели все надежды на помощь отцу. Морли бросился в кресло напротив и молча откинулся на его спинку, закрыв лицо руками; Сибилла потеряла всякое желание возобновлять разговор об отце: она уже поняла, что Морли слишком хорошо осознаёт, какую власть над ее чувствами и даже поступками дает ему эта тема. А между тем время, время, что наполнилось теперь страхом, время продолжало ускользать. Было ясно, что Морли не нарушит молчания. Наконец Сибилла, не в силах более подавлять свою истерзанную душу, сказала:

— Стивен, будьте великодушны, расскажите мне о своем друге.

— Нет у меня друга, — ответил Морли, не отнимая рук от лица.

— Сжальтесь надо мной, святые угодники, — воскликнула Сибилла, — ибо я так несчастна!

— Нет-нет-нет! — воскликнул Морли, быстро вскочив со своего места и снова падая перед ней на колени. — Нет, не несчастны! Не нужно этих ужасных слов! Что я могу сделать? Что мне сказать? Сибилла, дражайшая Сибилла! Я люблю вас так сильно, так горячо, так преданно; никто не сможет полюбить вас сильнее, чем я; не говорите, что вы несчастны!

— Увы! Увы! — повторяла Сибилла.

— Что мне сделать? Что сказать? — восклицал Морли.

— Вы знаете, что я хотела бы от вас услышать, — сказала Сибилла. — Расскажите о человеке, который приходится мне отцом, если вам он уже не приходится другом; вы знаете, чего я хочу от вас: избавьте его, избавьте его от смерти, а меня — от отчаяния.