Сибилла

— Нам надо придумать, как расшевелить столицу, — сказал Макласт, сметливый рыжеволосый писака. — Надо каждую неделю устраивать сборы в Кеннингтоне^{574} и шествия к Уайт-Кондуит-хаусу;^{575} здесь, в этой комнате, мы, я боюсь, способны только на разговоры, а вот несколько тысяч человек на Кеннингтон-Коммон^{576} каждую субботу да пара-тройка горячих воззваний будут удерживать гвардию в Лондоне.

— Вот-вот, — кивнул Джерард. — Эх, если бы с шерстью и хлопком было так же паршиво, как с железом, — глядишь, и Праздника бы не понадобилось, точь-в-точь как ты и сказал, Уилкинс. Так или иначе, Праздник наступит. Закон о бедных тем временем еще закрутит гайки, нагонит страху, — и даже самые робкие встанут на нашу сторону.

— Сегодняшние отчеты из северных краев тем не менее весьма ободряют, — сказал юноша. — Стивенс превосходно справляется, а этот замысел, чтобы наши люди строем прошли по улицам и заняли церкви, невероятно влияет на сознание масс.

— Эх! — вздохнул Джерард. — Если бы только Церковь приняла нашу сторону, как в старые добрые времена! Мы бы тогда в два счета положили конец этой дьявольской тирании капитала.

— А теперь, — сказал бледный юноша, беря в руки исписанный лист бумаги, — перейдем к насущным делам. Это черновик будущей декларации Конвента в связи с волнениями в Бирмингеме. Она призывает к миру и порядку и предписывает народу вооружиться, чтобы отстоять и то, и другое. Вы же понимаете: в таком случае люди сумеют дать достойный отпор, если войска и полиция попытаются им помешать.

— Верно, верно, — согласился Джерард. — И пусть их отпор будет решительным. Мы немедленно утвердим твою декларацию и уже завтра провозгласим ее. За дело!

— Но мы же должны распространить брошюру того польского графа о способах обороны от кавалерии вилами, — напомнил Макласт.

— Уже отпечатана, — сказал здоровяк, — мы набрали ее в подбор к плакату. Десять тысяч отправили на север, пять тысяч — Джону Фросту^{577}. Завтра разошлем вторую партию. Всё как обычно.

Затем бледный юноша прочел черновик декларации; его обсудили, тщательно разобрали, предложение за предложением, немного подправили текст, утвердили внесенные изменения, в конце концов вынесли на голосование и приняли единодушно. Утром распечатки этого текста следовало развесить на всех проспектах столицы, распространить в каждом крупном провинциальном городе, в каждом густонаселенном рабочем квартале.

— Итак, — сказал Джерард, — завтра я отправляюсь на север, там меня ожидают. Но, прежде чем я уеду, предлагаю — об этом уже говорилось вчера, — чтобы мы впятером, включая Лэнгли, которого я рассчитывал увидеть здесь сегодня вечером, основали в нашем лице комитет по вооружению народа. Трое из нас будут всё время в Лондоне; Уилкинс и я будем помогать вам в провинциях. Мы не можем ничего решить на этот счет, пока не увидимся с Лэнгли: у него есть сообщение из Бирмингема, которое нельзя доверить бумаге. Семичасовой поезд уже давным-давно прибыл. Лэнгли опаздывает на целый час.

— Я слышу шаги, — сказал Макласт.

— А вот и он, — сказал Джерард.

Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина. Бледная, взволнованная, изможденная, в мерцающем свете лампы приблизилась она к собравшимся у стола мужчинам.

— Кто это? — спросили в один голос несколько заговорщиков.

— Сибилла! — воскликнул изумленный Джерард и вскочил со своего места.

Она схватила отца за руку и на секунду молча прижалась к нему. Затем Сибилла посмотрела на Джерарда (судя по выражению лица, она собиралась с последними силами) и тихо, но до того отчетливо, что слова ее достигли слуха всех, кто был в комнате, сказала:

— Нельзя терять ни секунды: спасайтесь!

Мужчины резко вскочили со своих мест и ринулись к предвестнице беды; Джерард остановил их взмахом руки, понимая, что его дочь вот-вот лишится чувств. Он заботливо усадил Сибиллу на свой стул; девушка была в сознании: она сжимала руку отца и шептала, всё так же шептала: «Спасайся!»

— Очень подозрительно! — сказал Макласт.

— Чую какой-то подвох, — подтвердил здоровяк.

— А по мне, так она напоминает посланницу Небес, — сказал Уилкинс.

— Я даже представить себе не мог, что на земле есть нечто настолько прекрасное, — прошептал юный сочинитель прокламаций.

— Тише, друзья, — сказал Джерард, после чего, склонившись над Сибиллой, тихим, спокойным голосом спросил: — Скажи мне, дитя мое, что случилось?

Она подняла на отца взгляд, в котором читались преданность и отчаяние; губы девушки дрогнули, но отказались повиноваться ей и не произнесли ни слова. В комнате воцарилось глубокое молчание.

— Она без сознания, — сказал Джерард.

— Воды! — закричал юноша и опрометью выбежал из комнаты, чтобы добыть немного.

— Чую какой-то подвох, — повторил его крепкий приятель, обращаясь к Макласту.

— Я ручаюсь за Лэнгли, как за самого себя, — сказал Макласт, — а больше ни одна живая душа не знала о наших планах.

— Кроме Морли.

— Да, кроме Морли. Но я бы скорее усомнился в Джерарде, чем в Стивене Морли.

— Несомненно.