Сибилла

Я последовала Вашему совету; я умоляла его покинуть Лондон сегодня же вечером. Он пообещал, что сделает это завтра.

Я узнала, что он отправился на тайную встречу, что ему грозит неминуемая опасность. Я нашла его, претерпев целый ряд ужасных злоключений. Увы! Я успела как раз вовремя для того, чтобы меня саму схватили как заговорщицу; меня арестовали и отвезли под охраной на Боу-стрит, откуда я и пишу.

Я прошу Вас не вступаться за него: это не принесет результата, — зато, если я окажусь на свободе, то сумею, по крайней мере, добиться того, чтобы суд над отцом был праведным. Однако я не свободна; завтра меня поведут на допрос — если я переживу эту ночь.

Вы обладаете властью; Вы знаете обо всём; знаете, что слова мои, — правдивы. Никто другой не поверит в это.

СПАСИТЕ МЕНЯ!

— А теперь, — сказала Сибилла инспектору голосом, в котором звучала безутешная скорбь и кроткое добродушие, — всё зависит от того, поверите ли мне вы, — и протянула ему письмо, которое он тут же прочел.

— Кем бы он ни был и где бы он ни был, — пылко сказал инспектор (он уже оказался во власти очарования Сибиллы), — но если человек, которому адресовано это письмо, находится в пределах досягаемости, не бойтесь: оно до него дойдет.

— Тогда я запечатаю его и напишу адрес, — сказала Сибилла и подписала конверт:

  Достопочтенному
ЧАРЛЬЗУ ЭГРЕМОНТУ,
 члену парламента,

после чего добавила ту приписку, вид которой так взволновал Эгремонта в Делорейн-Хаус.

Глава девятая

Ночь уже шла на убыль, когда Сибилле удалось наконец задремать. Та самая прохлада, что всегда предваряет рассвет, овладела ее чувствами и успокоила тревожное волнение. Сибилла лежала на полу, укрытая плащом (добрая хозяйка убедила ее им воспользоваться), слегка опираясь на стул, подле которого молилась до тех пор, пока естественная усталость не взяла свое и она не уснула. Шляпка упала с ее головы, густые волосы разметались и покрыли плечи, как мантия. Сон ее был недолог и беспокоен, и всё же он в немалой степени помог ей унять растревоженный ум. А вот проснулась она в ужасе: девушке привиделось, что ее тащат сквозь толпу и приводят на суд. Грубые шутки и жуткие угрозы всё еще звучали в ее ушах; Сибилла стала осматриваться — и в течение нескольких секунд не могла признать и вспомнить окружающую ее обстановку. В одном углу этой весьма просторной комнаты стояла кровать — на ней лежала жена инспектора, которая пока что спала; в комнате было много тяжелой мебели темно-красного дерева: письменный стол, несколько комодов с выдвижными ящиками; над камином висела заключенная в рамку полинялая вышивка, выполненная женой инспектора, когда та еще училась в школе, а напротив, на другой стене, — портреты Дика Кёртиса и Голландца Сэма:^{579} эти люди были наставниками ее мужа, а теперь жили в его памяти как герои.

Постепенно к Сибилле пришло осознание того, каким же кошмарным выдался минувший вечер. Какое-то время простояла она на коленях в беззвучной молитве, а затем, неслышно ступая, подошла к окну. Оно было зарешечено. Комната, где ее поселили, находилась на верхнем этаже здания; отсюда открывался вид на одну из кричаще-ярких и столь же убогих улочек, что обычно располагаются в окрестностях лондонских театров; несколько жалких дворов, обителей горести и злодеяний, перемежались трактирами и грошовыми харчевнями, порочными и начищенными до блеска. На улице не было ни души: стоял тот единственный из двадцати четырех часов, когда преступность утихает, низшие страсти теряют силу и даже отчаяние находит приют.