Сибилла

Занимался рассвет, хотя сумерки еще не рассеялись. Впервые с тех пор, как она стала узницей, Сибилла была одна. Узница! А через несколько часов ее будут допрашивать на открытом судебном процессе! Девушка пала духом. Насколько далеко зашел отец в своих действиях, оставалось для нее полнейшей загадкой; но слова Морли и всё, что она видела воочию, убеждали Сибиллу в одном: вовлечен он был основательно. Пока их везли в полицейский участок, он конечно же с уверенностью говорил о будущем — но ведь тогда он искал любой повод, чтобы приободрить ее в унынии и поддержать дочь в чрезвычайно непростой ситуации, в которой она оказалась по чистой случайности. Какой ужасный исход всех его высоких стремлений! Сердце ее надрывалось от этих мыслей. Со своей стороны, она всё еще надеялась, что в конечном итоге сумеет добиться справедливости, но едва ли могла тешить себя мыслью, будто между ней и остальными узниками станут проводить какое-либо различие. Вероятно, ее предадут суду; и хотя в таком случае невиновность ее будет доказана, до этой поры она станет узницей — вместо того чтобы там, на свободе, задействовать все силы ради поддержки и спасения отца. И да, со всей своей женской чувствительностью страшилась она предстоящего допроса судьи в открытом для публики зале. Для Сибиллы, подкрепленной своими убеждениями, ревностно охраняющей священные принципы, не было, видимо, такого суда, из которого она не вышла бы победительницей, не было такого испытания веры и сил, столкновение с которым не завершилось бы для нее триумфом; но сейчас, когда ее, словно какую-нибудь разбойницу, упрятали за решетку полицейского участка, подозревая в самом низком коварстве — подстрекательстве к бунту, и она не знала даже, что вменяется ей в вину, не имела ни убеждения, которое могло бы ее поддержать, ни возвышающего осознания того, что она, по крайней мере, потерпела поражение в борьбе за великое дело, — все эти обстоятельства бесконечно печалили девушку и низвергали ее в пучину уныния. Порой она чувствовала, что не доживет до суда; и если бы не отец, она могла бы уже пожелать, чтобы смерть избавила ее от этой унизительной запутанности.

Была ли у нее какая-либо надежда? В душевных томлениях всю минувшую ночь Сибилла вверяла себя одной, едва ли не безумной надежде на то, что человек, которому она написала, быть может, спасет ее. А что, если это окажется ему не по силам, не будет возможности или желания? А что, если он захочет избежать соприкосновения с такими людьми и с такими делами; что, если он не получил эту срочную просьбу вовремя и не успеет ничего предпринять, даже если ее сокровенные желания осуществимы? Тысяча трудностей, тысяча препятствий встали перед Сибиллой в эту минуту — и она ощутила себя совершенно беспомощной.

И всё равно, невзирая на величайшую тревогу и отсутствие среди окружающих предметов того, который мог бы утешить и успокоить ее, занимавшийся рассвет оживил и ободрил Сибиллу. Даже оказавшись взаперти, она по-прежнему могла созерцать нежно-розовый клочок рассветного неба, от которого на нее веяло утренней свежестью. Девушка не удержалась и попробовала открыть окно, чтобы хотя бы сквозь прутья решетки почувствовать дуновение ветерка. Жена инспектора заворочалась и, еще не проснувшись до конца, пробормотала:

— Вы уже встали? Да ведь наверняка еще и пяти нет. Если вы откроете окно, мы непременно простудимся. Впрочем, я сейчас поднимусь и помогу вам одеться.

Эта женщина, как и ее муж, была добра от природы, и Сибилла мгновенно очаровала ее. Инспектор и его жена относились к своей гостье, словно к какому-то высшему существу; и, окажись она не арестанткой и притом дочерью арестанта из низшего сословия, но благородным отпрыском угодившего в тюрьму министра, они не сумели бы проявить по отношению к ней более кроткую, едва ли не ласковую заботу.

Еще не пробило и семи, когда жена инспектора внезапно прислушалась и заметила:

— Рано они зашевелились, — после чего, подождав с минуту, открыла дверь, немного постояла подле нее, стараясь определить источник таинственных звуков. Затем она, оглянувшись на Сибиллу, сказала: — Сидите как мышка, я сию же минуту вернусь, — и ушла, затворив дверь.

Сибилле было известно, что менее чем через два часа ее вызовут на допрос. Сама мысль об этом была нестерпима. Надежды таяли по мере того, как приближалась эта трагедия. Она едва ли не укоряла себя за то, что без разрешения пустилась на поиски отца; в отношении него эта затея оказалась бесплодной, а то, чем она обернулась для его дочери, лишь усугубило его нынешние трудности и скорби. Мысли Сибиллы вновь обратились к тому человеку, чей совет косвенно подтолкнул ее к этому опрометчивому шагу и к помощи которого она взывала, оказавшись в состоянии всеобъемлющей безысходности. Женщина, которая всё это время стояла на площадке у двери, теперь, озадаченная и исполненная любопытства, возвратилась в комнату со словами:

— Ничего не понимаю! Выходит, там кто-то приехал.

«Кто-то приехал». Простые — и всё же волнующие слова.