Сибилла

Луч заходящего солнца, смягченный цветными стеклами маленького готического окошка, заливал светом покои настоятельницы Моубрейского монастыря. Сводчатое помещение скромных размеров было обставлено с заметной простотой и сообщалось с небольшой молельней. На столе лежало несколько фолиантов, в нише стоял крест из черного дерева, а в кресле, откинувшись на высокую спинку, сидела Урсула Траффорд. Бледное благородное лицо, цвет которого в юные годы поражал своим сиянием, со временем стало выражением ее праведности; каждая его черта: изящный лоб, ясный взгляд, тонкий орлиный нос, красиво очерченный рот (такой бывает у человека решительного и в то же время добросердечного) — говорили о том, что в этом благословенном теле обитает ангельская душа.

Настоятельница была не одна: на низкой скамеечке рядом с ней, держа ее руку и глядя ей в лицо с благоговейным вниманием, сидела девушка. Пять лет пролетело с тех пор, как она в своем юном обличье впервые предстала нашим глазам на развалинах Аббатства Марни, и за эти пять лет претворилось в жизнь всё, что сулило ее несравненное обаяние; она сделалась выше ростом, не утратив своей грации, и красота ее не только ничуть не померкла, но расцвела во всём великолепии.

— Да, я горюю о них, — призналась Сибилла, — о твердых убеждениях, которые вновь заставляют меня желать, чтобы монастырь стал моим домом. Неужели дольний мир отпустил мою душу? Я ведь не вкушала его радостей; всё, что я узнала о нем, принесло мне только страдания и слезы. Они ведь еще вернутся, мечты моей заветной юности; матушка, скажите, что они вернутся!

— В юности я тоже мечтала, Сибилла, мечтала отнюдь не о монастыре — и, тем не менее, я здесь.

— Как же мне это понимать? — испытующе спросила Сибилла.

— Мечты мои были о мирском — и привели меня в монастырь; твои же были о монастыре — и привели тебя к жизни в миру.

— Мое сердце в печали, — сказала Сибилла, — а печаль всегда ищет убежища.

«В юности я тоже мечтала, Сибилла», — промолвила настоятельница.

— Это, дитя мое, скорее тревога, а не кручина.

Сибилла покачала головой.

— Да, Сибилла, — молвила Урсула, — мир научил тебя, что есть привязанности, которых монастырь не может ни утолить, ни восполнить. Ах, дитя мое, я ведь тоже любила.

Кровь залила щеки Сибиллы — и тут же мгновенно отхлынула к сердцу; дрожащими пальцами девушка стиснула руку Урсулы, вздохнула и прошептала:

— Нет, нет, нет!

— Да, Сибилла, это тот самый дух, что неотступно реет над твоей жизнью; и напрасно ты тщишься забыть о том, что тревожит твое сердце. Некогда один человек, не менее одаренный, добрый, знатный и благородный, тоже шептал мне на ухо восторженные речи. Он был, как и я, отпрыском старинного рода, и природа одарила его всеми качествами, необходимыми для того, чтобы пленять и очаровывать. Его чистое сердце и благородная душа были под стать светлому уму и обличию, и всё же… — Урсула замолчала.

Сибилла прижала ее руку к губам и прошептала:

— Продолжайте.

— Грезы давно прошедших дней, — снова заговорила Урсула взволнованным голосом, — и безудержная скорбь — вот что я могу воскресить в памяти, и всё же я чувствую, что наказана справедливо: сохранив свою добродетельную гордость, он был внезапно сражен накануне того самого дня, когда должен был повести меня к алтарю, подле которого я в одиночестве нашла утешение, что никогда не иссякнет. Вот так и закончились несколько лет земной любви, моя Сибилла, — произнесла Урсула, наклонившись вперед и обнимая ее. — Мир до поры прервал их чистое течение, а сила гораздо могущественней, нежели сама жизнь, воспротивилась нашему браку; и всё же они священны, эти мечты, память — мое утешение, она нежна и свободна; вот почему, когда этот юноша пришел сюда и начал расспрашивать о тебе, его облик и трепетное сердце напомнили мне о прошлом.

— Слишком уж безумные помыслы, — покачала головой Сибилла, — гибельные для него, гибельные для всех. Нет, мы разлучены судьбой, такой же слепой, как и та, что однажды разлучила вас с вашим возлюбленным, дорогой друг; нам уготована смерть при жизни^{612}.

— Будущее непредсказуемо, — сказала Урсула. — Для меня, несомненно, было бы счастьем, моя Сибилла, если бы эти святые стены сохранили твою невинность, если бы ученица моих лучших лет и подруга моей безмятежной жизни стала моей преемницей в этом доме. Только я глубоко убеждена, что для тебя еще не пробил час сделать тот самый шаг, от которого потом будет нельзя отречься.

Сказав это, Урсула обняла Сибиллу и отпустила ее — ибо разговор, последние фразы которого мы привели, произошел, когда девушка, как и обычно, в субботу днем пришла просить у настоятельницы разрешения навестить отца.

В достаточно просторной и не лишенной уюта комнате на втором этаже над типографией «Моубрейской фаланги» Джерард нашел временное пристанище. Он недавно вернулся с фабрики, на которой работал, и теперь беспокойно мерил шагами комнату, с нетерпением ожидая прибытия дочери.