Струящийся свет Божества

На понимание Мехтильдой гармонии, на ее образы «музыка» и «танец», выступающие в качестве аллегории общения Души с Богом, несомненно оказала воздействие античная традиция. Она уходит своими корнями в древнегреческие мистерии, к пифагорейцам, и через Платона и неоплатоников проникает в христианство.

«Струящийся Свет Божества» является свидетельством не только «картин мира» Мехтильды, женщины, жившей в XIII в. Одновременно книга доносит сам процесс рождения аллегорической формы видения мира у конкретного человека эпохи Средневековья. Для понимания мироощущения и миросозерцания Мехтильды-мистика большое значение имеет способ передачи ее видений, обозначаемый исследователями как «аллегорическая аллегореза» (Г.-Г. Кемпер)[464]. Его суть заключается в том, что Мехтильда на основе библейского текста, прошедшего тысячелетний путь экзегезы, создает свой собственный текст. Будучи аллегорией, этот текст иллюстрирует духовный смысл библейского текста. Однако созданный ею новый текст есть не просто аллегорическая структура, поясняющая Писание; этот текст имеет для нее и буквальный, исторический смысл. Она, зная о его духовном уровне, «проживает» его в буквальном смысле, идентифицируя себя то с Невестой из Песне Песней, то с человеческой Душой, взыскующей Бога. Так ее собственный текст возвращает Песни Песней первозданную форму любовной свадебной лирики. Библейские символы для нее — не продукт средневековой «ученой» экзегезы, не набор риторических фигур. Библейский миф — первооснова ее жизни, содержание ее сознания, главный фактор, формирующий ее понятия и образы. Таким образом, библейский миф не просто репродуцируется Мехтильдой, он постоянно переосмысливается ею, он творится ею заново.

Сердцевиной книги Мехтильды является описание мистической любви к Богу. Можно без преувеличения утверждать, что все мироздание, весь земной и небесный мир она созерцает через призму любовного отношения, связывающего человеческую душу с ее Создателем. Ее с полным основанием называют «гением любви», ибо она, как никто другой, передала разнообразные трансформации данного феномена, всю гамму чувств и оттенков, «от высочайшего блаженства до самых горьких сумерек отчуждения Бога, которое вновь превращается в сладость любви ...»[465].

Исследователи нередко говорят об «эротической религиозности» или «религиозной эротике» Мехтильды. Действительно, современного читателя книга Мехтильды может озадачить, а нередко и сбить с толку своим любовным вокабуляром, любовными образами и сексуальными мотивами. Поэтому взаимосвязь религиозности и эротики в мистической словесности требует специального разъяснения. Глубинная причина, объясняющая саму возможность переноса человеческих чувственно-любовных отношений на сферу трансцендентного, кроется в учении о богоподобии, опирающемся на строки Священного Писания о сотворении человека Богом по своему образу и подобию (Быт. 1, 26-29). Тема «образ Божий» получила в истории христианства разное толкование, идущее от традиций учителей церкви — Августина (354-430) и Григория Нисского (ок. 335 — ок. 394). В традиции Августина на первый план выдвигается проблема «благодати», милости Творца, помогающих избранным обрести и сохранить «образ», утраченный людьми после грехопадения. Григорий Нисский делает акцент на способности человека стать своим собственным творцом. Он утверждает возможность добиться сходства с первообразом долгим и упорным трудом в процессе внутреннего самосовершенствования. Общим для всех интерпретаций догмата богоподобия является признание того, что человек содержит в себе большее, чем просто телесное: он отмечен особым Божественным вниманием и любовью. Богослов Афанасий Александрийский (293-373) выразил эту мысль в чеканной форме: Бог стал человеком для того, чтобы человек мог стать Богом.