Струящийся свет Божества

Другим аспектом проблемы «религиозная эротика» является отношение самих мистиков к эротическим образам. Как известно, основу средневекового мироощущения составляла «двумирность восприятия» (А.Я. Гуревич), деление вселенной на мир чувственный (земной) и мир духовный (потусторонний), что нашло свое выражение в символико-аллегорическом характере языка. Общим местом средневековых размышлений о языке являлось утверждение о различии между человеческим языком, относящимся к естественным предметам, и высказываниями о Боге, в которых обозначения естественного мира всегда служили для выражения сверхъестественного. Для Средневековья фундаментальной является идея о «втором языке», языке вещей, с помощью которого человек в чувственном мире познает мир сверхчувственный, предвечный. Суть данной идеи состоит в том, что с момента грехопадения человек выпал из божественного порядка. Однако Создатель не оставил человека без спасительной надежды и через вещи, окружающие его, подает ему намеки, знаки («второй язык»), показывающие его подлинное место в божественной иерархии. Эта мысль проходит красной нитью через литературу, написанную как на латыни, так и на народных языках. Наиболее ярким примером использования обыденно-чувственных вещей для передачи и показа сакрального дает Библия. За тысячелетнюю историю христианская традиция «очистила», сублимировала эротическое содержание Песни Песней, воспевавшей юные прелести невесты и любовную страсть жениха. Многочисленные истолкователи превратили «страсть в бесстрастие» (Григорий Нисский). Человеческая любовь стала знаком, указующим на любовь Божественную.

Книга Мехтильды Магдебургской впитала в себя все, что донесла традиция толкования библейских текстов, но сверх того — и все то, что могло дать женщине благородного происхождения образование и воспитание вне монастыря: молитву, литургию, теологическое наставление, духовную драму и духовное песнопение, светские песни и куртуазный обычай.

Мехтильда с ее мощным лирическим талантом, с ее пониманием свободной воли, данной человеку Господом, как добровольного беззаветного служения Ему, четко проявляет в книге свое «Я». Это в разных вариантах неоднократно появляется на страницах ее произведения. Отстаивание своего права на те формы общения с Богом, что дарованы ей в видениях, суверенность заявлений заставляет исследователей видеть в ее труде документ переходной эпохи. Мехтильда, считают они, связывает «сакрально-феодальное Средневековье» с новым этапом — с эпохой «куртуазной индивидуальности»[466]. В контексте этой новой индивидуальности следует рассматривать общую направленность ее произведения. Оно проявляется, прежде всего, в самом способе освоения Песни Песней. В отличие от своих предшественников и современников Мехтильда не просто интерпретирует знаменитый библейский текст, она «обитает» в нем, реально и духовно воспринимая все, пережитое ею в мистическом опыте. «Прожить» такой текст может лишь тот, для кого ландшафт Писания — родственная среда обитания. Многие фрагменты книги Мехтильды свидетельствуют о том, что она дышит как бы одним воздухом с персонажами древней Книги. Подобно библейской Суламифи, ищущей своего возлюбленного («Встану и я, пойду по городу, по улицам и площадям и буду искать того, которого любит душа моя ...»), Мехтильда проходит по всем площадям, улицам и закоулкам любовного чувства к Богу. Потому так органично переплетаются в ее труде мотивы Священного Писания и впечатления Души, воспринятые во время трансцендентных встреч. Оба элемента образуют единое целое, дополняя и раскрывая друг друга.