The wise man grows happiness under his feet (СИ)

Теперь-то уж он наловчился. Ну, по крайней мере, готовить. Гора посуды никуда не делась — Алекс обладал патологической склонностью устраивать бардак везде, где проходил хотя бы мельком.

Завтраки, как повелось, остались за Мэттом. По утрам Алекс и просыпался позднее, и чувствовал себя хуже. Поэтому теперь он сидел за стойкой перед готовеньким завтраком — тостами с джемом, соком и салатом — и зевал совсем как маленький.

Мэтт, накрыв на стол, не удержался и подошёл к Алексу, прежде чем сесть. Теперь, когда между ними было какое-то подобие отношений, пройти мимо него и не потискать казалось сложным, да и отказывать себе было совершенно не нужно. Он сидел на высоком стуле, нахохлившийся, сонный, встрёпанный, совершенно очаровательный. Мэтт повернул его к себе лицом и, погладив по щекам большими пальцами, поцеловал. Алекс послушно обнял его за талию, прижался и запрокинул голову, от удовольствия даже прикрывая глаза, а потом склонил голову и уютно устроился щекой на тёплой груди, оказавшись в кольце рук, как «в домике». Мэтт уткнулся подбородком в его макушку и улыбнулся.

Это правда очень походило на любовь и счастье. Правда было очень уютно и тепло, правда дух захватывало, когда Алекс улыбался ему счастливо и доверчиво.

Мэтт даже не ожидал, что всё произойдёт так быстро. Он думал, что они будут ссориться и притираться друг к другу постепенно, что наступит отчуждение, но всё было так гладко и складно, что даже не верилось. Мэтт и понятия не имел, сколько Алекс уже выстрадал и стерпел. Теперь он, пожалуй, наконец-то заслуживал счастья, и Мэтт (сам не зная, почему) готов был в лепёшку разбиться, но подарить ему это счастье.

Отторжения не было и у него самого. И ненависти не было — вот уж точно. Ему казалось, что это будет что-то вроде монашеского обета, что-то жертвенное и тяжёлое, но ему было так легко и спокойно, что он сам диву давался.

Ему долго не хватало духу признаться самому себе в том, что с ним. Он не воспринимал то трижды сказанное «я тебя люблю» всерьёз — первый раз это было ложью, второй раз несдержанностью, в третий — робким предположением.

Но сейчас, держа Алекса в руках, ощущая его доверие и тепло, Мэтт улыбнулся искренне и так светло, как, пожалуй, давно не улыбался.

— Я так счастлив с тобой, — Алекс не ответил, только обнял его крепче и весь как-то сжался, будто пытаясь слиться с ним в одно целое. — Я люблю тебя.

На этот раз Алекс отреагировал: поднял к нему счастливое веснушчатое лицо, и Мэтт, судорожно выдохнув от того, сколько эмоций отразилось во влажных от слёз карих глазах, склонился и поцеловал улыбающиеся губы.

— Чёрт возьми, как можно быть таким слепым? — перемежая слова лёгкими короткими поцелуями, Мэтт будто исповедовался. — Кто знал, что счастье так близко? Достаточно было руку протянуть и взять, а я… Я столько дров наломал… я столько обижал тебя. Ты простишь меня?

— Я и не сержусь, — странно дрожащим голосом ответил Алекс.

— Я был таким идиотом, и я так перед тобой виноват…

Мэтт поцеловал его снова, на этот раз глубоко и жадно, удерживая ладонями лицо, покусывая губы почти до боли.

А дальше забытые тосты стыли в тарелках — к ним даже не притронулись. Макс только удивлённо косился на действо, произошедшее почему-то прямо на полу, и Алексу было удивительно неловко под умным взглядом карих глаз. Ему казалось, что пёс прекрасно понимает, что происходит, и поэтому он старался не смотреть в его сторону и даже не думать о нём. Заметив это, Мэтт, ставший удивительно чутким, прикрикнул на Макса в горячечном бреду, и тот послушно ушёл из кухни.

Через полтора часа они всё-таки вернулись к завтраку, который уже остыл и был совсем не так вкусен. Ели в гостиной: развалились в обнимку на диване — без фильма, вообще без всего — и Алекс послушно как щенок слизывал приторный джем с мэттовых пальцев, причмокивая и стараясь не смотреть в зелёные глаза, обычно насмешливые, а теперь застланные похотью.

Расправившись с тостами, они затихли примерно на полчаса, окунувшись в какое-то блаженное отупение. Мэтт затащил Алекса к себе на колени, закутал в плед, и Алекс пригрелся и клевал носом, а Мэтт иногда лениво и медленно целовал тёмные синяки на его шее.

— Придётся тебе, детка, завтра идти в школу бадлоне, — задумчиво сказал он, осматривая следы собственной несдержанности.

Алекс покраснел и опустил взгляд, вспоминая то, что произошло на кухне меньше часа назад.

— Нет, серьёзно, у меня отберут опеку. Подумают, что я тебя бью.

За шуткой Мэтта крылось нечто куда более глубокое и болезненное, и Алекс это заметил. Он не мог не заметить: его самого волновало то же самое. Если кто-нибудь — хоть одна единая душа — узнает, их разлучат. Потому что суду наплевать, любовь это или насилие, взаимное чувство или совращение малолетних. Суду также будет наплевать на то, что инициатором отношений был именно Алекс.

Поэтому никто, никто не должен был знать о том, что происходит. Ни соседи, ни друзья, ни — тем более! — учителя в школе.