Цена спокойной жизни

Софье строго-настрого было запрещено покидать квартиру, кроме посещения церкви по воскресеньям в сопровождении Бориса. В качестве дополнительной меры предосторожности мать заперла всю пригодную для носки обувь дочери, а ключ от комода постоянно носила с собой.

Глупая девчонка плакала днями напролет. Оно и понятно — мать задела ее девичью гордость, но поумерить спесь, считала мама, никогда не помешает. Правда, с того дня она ни разу не притронулась к еде, но и это не проблема — сбросить пару килограммов перед свадьбой никому еще не вредило, зато не огорчит мужа излишним весом. Были бы кости — мясо нарастет, успокаивала себя родительница, когда ей вдруг казалось, что она в чем-то перегибает палку.

Сидя на подоконнике, Софья слепо смотрела в окно. Ее слезы уже давно кончились. Прошло больше недели с того памятного дня, но за эту неделю все в этом мире стало во сто крат хуже. За то, что она не ночевала дома, мама стала относиться к ней, как к блуднице. Она постоянно стыдила дочь, а разговаривала с ней только тогда, когда это было необходимо для нее самой. Бориса она видела лишь однажды в воскресенье, и в тот день он сказал ей только одно: что ждет от нее раскаяния и подробных объяснений. Ее тогда чуть не стошнило в машине. Теперь, когда она оказалась пленницей в собственном доме, она очень жалела, что сдержала рефлекс и этого не произошло, сейчас бы она имела хоть малое утешение.

От голода лицо ее осунулось, а от нехватки свежего воздуха приобрело землистый цвет. От ежедневных переживаний темные мешки легли у нее под глазами, а взгляд потускнел, стал мутным и напуганным.

Все это время она думала о нем. Просыпалась и засыпала с мыслью о забавном парне, который так хотел увидеть ее снова. Только когда она вернулась домой, когда увидела знакомые лица мамы и Бориса, только тогда она поняла, что не меньше его желает этой встречи. Но теперь она точно знала, что без него ее жизнь никогда не будет радостной и что там, в парке, она оставила какую-то часть себя, и эта частичка ежедневно манит ее вернуться, манит все сильнее и сильнее, постепенно превращаясь в смысл жизни.

Софья молилась. Долгими часами лежала она на полу рядом со своей кроватью и просила Господа о пощаде. Она устала молиться о новой встрече. Потом девушка перестала взывать к Богу с просьбой о своей свободе и стала просить Его, чтобы он навсегда забыл ее. Вера ее угасла и уступила место всепоглощающему отчаянию.

В следующее воскресение, когда Софья снова ехала на служение в церковь, она была похожа на бледную мумию. Девушка не отвечала ни на какие вопросы Бориса, а только смотрела в одну точку впереди и безропотно выполняла все, что ей велели делать. Она послушно вставала и садилась, шла или останавливалась. Все движения ее были плавны, а точнее, заторможены, а единственным проявлением эмоций, на которое она еще была способна, были тихие слезы, иногда катившиеся по ее мертвенно-бледным щекам.

В церкви она сидела прямо и неподвижно, глядя в сторону кафедры на протяжении всего собрания. Никто не обращал на нее пристального внимания, а со стороны она вполне могла сойти за очень внимательного слушателя.

Но эта некогда живая и веселая девушка в этот день ни о чем не думала, ничего не слышала и ничего не желала. С виду она была еще жива, но внутри уже умирала.

Никита забросил учебу. Приближался последний экзамен, но он теперь не мог думать. За несколько дней его жизнерадостность переродилась в непоколебимую надежду. Каждый день с раннего утра он тщательно приводил себя в порядок: умывался, брился, чистил зубы и, помолившись одной и той же молитвой, отправлялся в парк. Как на производстве, он дисциплинированно отсиживал в беседке свои десять часов, всматриваясь сквозь пелену дождя в длинную аллею у пруда.

Он уже давно не обедал, потому что боялся пропустить то явление, ради которого приходил в парк, а когда возвращался в общежитие, то на ужин уже не оставалось сил. Он стал спать по двенадцать часов и наконец понял, что ослабевает. Это открытие убедило его в необходимости ежедневно по дороге в парк покупать себе булочку, но всякий раз он вспоминал о ней только вечером перед сном.

Такое неразумное поведение довело его до того, что он потерял счет дням и проспал в воскресенье до десяти часов. Когда же к одиннадцати часам он закончил свой утренний туалет, то вдруг смутное предчувствие заставило его поинтересоваться у спящих соседей, какой сегодня день. Сделанное открытие было чудовищным. Уже давно он определил для себя: воскресный день — Господу, и сегодня он впервые понял, что в своем безумии дошел до крайности. Чтобы хоть как-то исправить положение, он, не задумываясь, схватил Библию, к которой не притрагивался уже долгое время, и выскочил на улицу.

По дороге к церкви он понял, что, захватив только конец богослужения, он ни в коей мере не исправит положения, не получит так необходимого ему назидания. Решение пришло само собой — он отправится в центральную церковь города, где служение начиналось с одиннадцати.