В русском жанре. Из жизни читателя

Было, правда, было у Гоголя описано счастие, идиллия, земной рай и объяснение, отчего так любили друг друга Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна: «Они никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредоточи­валась на них же самих». Но ведь и то не забыть, что к услу­гам Афанасия Ивановича была девичья, «набитая молодыми и немолодыми девушками», и «не проходило нескольких ме­сяцев, чтобы у которой-нибудь из девушек стан не делался гораздо полнее обыкновенного...».

***

«По всему городу рассыпано множество детей, и ни на одном ребёнке лица человеческого» (Островский А. Н. Дневник).

***

А чем, собственно, провинилось перед автором, читателем и доктором Старцевым семейство Туркиных?

Нас со школы научили, что в рассказе Чехова обличается пошлость, обывательское болото, которое вкупе с жаждой наживы засасывает и доктора Старцева.

Но Туркины всё же остаются милыми, добрыми, деликат­ными людьми. И, самое главное, они так любят друг друга. В мире ненавидящих супругов, неверных жён, оскорблён­ных мужей, забитых детей, который предстаёт в чеховских сочинениях, семья Туркиных — редкое исключение. Это те же старосветские помещики другого века. Они не только лю­бят друг друга, но и радушны, отзывчивы.

И они как бы виноваты. Чем же? Оказывается, только тем, что отец актёрствует, повторяет одни и те же шутки, мать сочиняет бездарные романы, а дочь готовится стать пианисткой, без должных способностей. «Бездарен, —думал он, — не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пи­шет, и не умеет скрыть этого». Так размышляет Ионыч. За­тем, именно после игры Екатерины Ивановны, он подумал: «А хорошо, что я на ней не женился».

Чехова в Ялте мучили приходящие графоманы. Графоман сделался одной из центральных фигур русской юмористики. Графоман — пугало каждого редактора. Но кому навредили Туркины своим чтением, игрой, шуточками? И перевесят ли эти грехи их доброту, любовь и порядочность?

У Щедрина в «Губернских очерках» есть глава «Прият­ное семейство»: в каждом провинциальном городе имеется семейство, коего «все члены от мала до велика наделены каким-нибудь талантом». Он насмешничает над их музи­цированием, но главная тайна семейства очевидна — надо выдавать замуж дочерей, вот скупердяйка-мать и вынужде­на привечать, угощать молодых мужчин, видя в каждом воз­можного жениха.

Чехов как никто изобретателен в изображении теневой стороны семейной жизни. Можно подумать, что многочис­ленные истории о безобразной, отвратительной стороне брака написаны человеком много потерпевшим, а не холос­тяком. Кажется, что Антон Павлович, «выдавливая из себя раба», поселил в себе глубокий ужас перед обычным нор­мальным бытовым существованием человека, в том числе и сожительством супругов.

Дети у Чехова — это настоящие жертвы семьи да ещё школы. Между этими двумя чудовищами обретается иззяб­шая, замученная душа ребёнка.

Эту чеховскую традицию продолжили более поздние писатели-рассказчики: Куприн, Дорошевич, Аверченко, Тэффи.

***

В прошлом веке словечка «ремейк» не было. Но дело это про­цветало. Разговор в трактире издателя с сочинителем:

«— Видите, Иван Андреевич, ведь у всех ваших конкурен­тов есть и “Ледяной дом”, и “Басурман”, и “Граф Монте-Кристо”, и “Три мушкетёра”, и “Юрий Милославский”. Но ведь это вовсе не то, что писали Дюма, Загоскин, Лажечников. Ведь там чёрт знает какая отсебятина нагорожена...

— ...Вот я за тем тебя и позвал. Напиши мне “Тараса Бульбу”.

— То есть как “Тараса Бульбу”? Да ведь это Гоголя!

— Ну-к што ж. А ты напиши, как у Гоголя. Только измени малость, по-другому всё поставь, да поменьше сделай в лис­товку. И всякому интересно, что Тарас Бульба, а не какой не другой. И всякому лестно будет, какая, мол, это новая Бульба! Тут, брат, важно заглавие, а содержание — напле­вать, всё равно прочтут, коли деньги заплачены» (Гиляров­ский В. А. Москва и москвичи).

***

Мой, ныне покойный, старший брат не искал, а сочинял эпиграфы для своих школьных сочинений и ни разу не был уличён. Секрет, как он уверял, был в том, что эпиграфы «брал» не из писателей-классиков и не — упаси боже — из классиков марксизма-ленинизма, но из революционных де­мократов, которых никто не читал: «Нет ничего важнее для юноши, чем поставить перед собою чёткую цель» (Н. Г. Чер­нышевский); «Нет ничего нелепее и позорнее, чем участь по­рабощённого народа» (Н. А Добролюбов) и т. п.

В школе брат учился в конце 40-х — начале 50-х годов. Затем стал физиком.

А мой одноклассник был вызван к завучу за эпиграф к со­чинению по пьесе М. Горького «На дне»: «Опустившись на дно, я услышал стук снизу». Теперь он специалист по ком­пьютерам.

Другой мой одноклассник сделал скандал абстрактным сочинением на тему «Старуха Изергиль». Он открывал под­ряд разные книги, вплоть до учебника Пёрышкина по физи­ке, и тыча наугад пальцем в страницу, брал оттуда по слову. На всю жизнь запомнил первую фразу его сочинения: «Нет рук с книгой в них». Теперь он доктор. Учились мы в конце 50-х — начале 60-х годов.