В русском жанре. Из жизни читателя

Писатель и сочувствует их нелёгкой доле, и презирает их. Страшную смерть в убогом номере в тоске по родимой Вязь­ме благородного отца и простака («Актёрская гибель») пе­ремежает жалкая подлость фатоватого премьера («Первый любовник»), но чаще всего представлен забавный эпизод, вроде пропивания денег вместо раздачи долгов или долго­жданного похода в баню («После бенефиса»).

***

«Чудной народ! Одно слово, артисты. Будь я губернатор или какой начальник, забрал бы всех этих актёров — и в острог» («Сапоги», 1885).

***

В рассказе И. Бунина «Алексей Алексеевич» (1927) доктор Потехин, «с грубыми простонародными чертами лица... не­изменно медлительный и до наглости самоуверенный», на вопрос пациента о прогнозе болезни, «ответил с истинно хам­ской беспощадностью: “Я пророчествами не занимаюсь...”».

В рассказе Чехова «Цветы запоздалые» (1882) доктор То­порков, «по происхождению плебей», «важен, представите­лен», идёт «важно, по-генеральски», на вопрос о прогнозе болезни «сухо, холодно» отвечает: «Не могу я знать-с, я не пророк».

Рассказ, которым прославился начинающий Горький — «Челкаш» (1895) — очевидный перепев рассказа Чехова «Беспокойный гость» (1886). Правда, Горький ссылался на реальную беседу в больнице с каким-то одесским босяком, который и поведал ему о случае, с ним происшедшем. И сю­жет как бы не настолько совпадает, чтобы говорить о пере­певе: у Чехова лесник боится выйти из избушки на крик о помощи, тогда как захожий охотник идёт; воротившись, он не только срамит лесника, но ещё и пугает: «Возьму вот и ограблю. Стало быть, у тебя деньги есть, ежели боишься!». Деньги на сцену не являются, и нет, разумеется, лобового, как у Горького, морализаторства, и всё же нельзя отделаться от привкуса вторичности у Горького.

Впрочем, чеховский привкус неизбежен зачастую даже при чтении Бунина и, уж конечно, Горького, Андреева, Куп­рина и менее значимых современников. Чаще всего это взя­тая напрокат, на слух, всепроникающая интонация Чехова, рисунок которой так легко повторить и так невозможно на­полнить своим.

Очевиднее всего сопоставление на сходном предме­те. «Кусака» Л. Андреева, «Сны Чанга» И. Бунина, «Барбос и Жулька», «Белый пудель» А. Куприна, и — «Каштанка». У Андреева — гуманизм. У Куприна к нему в придачу ещё и «жизнь», у Бунина — то, что и везде, — красота и страх смерти, а что у Чехова?

Более всего просто само искусство, само по себе.

***

Как неожиданно, а ведь в сущности, как законно, вдруг встретить на чеховской странице писателя куда более позд­него времени.

«— За три дня до свадьбы прихожу к невесте. С буке­том, знаете ли... “Где Марьяша?” — “Дома нету...” — “А где она?” Тесть мой будущий молчит и ухмыляется. Тёща тут же сидит и кофий внакладку пьёт. (Раньше всегда вприку­ску пила.) “Да где же она? Чего вы молчите?” — “А ты что за допросчик такой? Ступай туда, откедова пришёл! Вороти оглобли!”

Приглядываюсь и вижу: мой тестюшка, как зюзя... На­хлестался, сволочь...» («Дурак», 1883).

Написано за сорок лет до Зощенко.

***

У Бунина («Речной трактир») «салфетки пахнут серым мы­лом». У Чехова «от скатерти пахло мылом» («Три года»), а в записной книжке его 1891: «В русских трактирах воняет чистыми скатертями».

***

«Знаете, я убеждён, что Сибирь когда-нибудь совершенно отделится от России, вот так же, как Америка отделилась от метрополии», — говорил Чехов Куприну.

***

Постоянные мосты в будущее: десятые годы, революцию, советскую власть, наше время — то и дело протягиваются при чтении Чехова. Читаешь его рассказы, репортажи о зна­менитом Скопинском деле, проворовавшихся хозяевах про­винциального банка — сегодняшние газеты ложатся рядом.

А вот рассказ «Психопаты» (1885).

Титулярный советник и его сын, отставной поручик, обе­дая, предаются болтовне, а за стенкой кашляет и стонет стра­дающий от запаха табака и водки, а главное, беспредельно пустой болтовни, жилец. Смешны именно психопатические фантазии Гриши, умеющего любой газетной информацией напугать мнительного папашу — будь то холера, уголовный процесс или политика.

Однако в Гришиных политических прогнозах возникают реальные пожары XX века. «Греция и Сербия поднимутся, Турция тоже... Англия вступится за Турцию. <... > ...и Фран­ция не утерпит... Она, брат, ещё не забыла пять миллиар­дов!.. А ежели француз поднимется, то немец не станет ждать... За немцами Австрия, потом Венгрия, а там, гляди, и Испания насчёт Каролинских островов... Китай с Тонки­ном, афганцы... и пошло, и пошло, и пошло! Такое, брат, бу­дет, что и не снилось тебе». Автору и читателю смешно, но ведь и вправду пошло, и пошло такое, что и присниться не могло человеку восьмидесятых годов прошлого века.

Если Чехов — «энциклопедия русской жизни», а это так, то условия жизни большинства его персонажей, социально-бытовое устройство тогдашней России вызывают род завис­ти: какая же нормальная была тогда жизнь!

***

Каждому своё. Н. Лейкин, прочитав мрачный рассказ «Не­приятность» (1888) о земском докторе, ударившем во время обхода пьяного фельдшера, отметил в письме: «понравилось очень верно подмеченное у Вас шествие утят».