В русском жанре. Из жизни читателя

После безобразной сцены в больнице доктор пишет пись­мо председателю земской управы с требованием уволить фельдшера и глядит в окно, «на уток с утятами, которые, покачиваясь, спешили по дороге, должно быть, к пруду; один утёнок подобрал на дороге какую-то кишку, подавился и поднял тревожный писк; другой подбежал к нему, выта­щил у него изо рта кишку и тоже подавился...».

Рассказ, повторяю, угрюмый, о переживаниях доктора, о зависимости людей друг от друга, от службы, от куска хле­ба, а вот Николай Александрович остановился на утятах, и почём знать, он ли один.

Ведь и сам Чехов сетовал, что все хвалили «Припадок», а описание первого снега заметил один Григорович.

Тригорин (жалуясь Нине): «Вижу вот облако, похожее на ро­яль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе, что плыло облако, похожее на рояль».

Сам Чехов любил сравнивать облака. «Одно облако по­хоже на монаха, другое на рыбу, третье на турка в чалме» («Красавицы», 1888), «одно облако похоже на триумфаль­ную арку, другое на льва, третье на ножницы...» («Гусев», 1890). Сравнения как бы избыточные, вычурные и даже неуместные — в финале рассказа «Гусев» об окончившем земной путь на океанском дне русском каторжном из мужи­ков — при чём тут триумфальная арка?

Есть у него и свои штампы, скажем, лакеи в «белых пере­пачканных галстухах» или «баба с двойным перетянутым животом» («Капитанский мундир», «Драма на охоте», «Кле­вета»). В ранних рассказах часто персонаж отрезывает кусок балыка, почему-то именно балыка, вероятно, Антон Павло­вич любил балык, но вряд ли он тогда был ему доступен.

Впрочем, еда и выпивка — тема отдельная, о ней в своём месте.

Экстравагантности у него не так редки, но всегда надёж­но спрятаны. Скажем, «держа письмо в обеих руках и давая им обеим упиваться прикосновением к этим милым горя­чим строкам» («Расстройство компенсации»).

А вот вам и Достоевский: «гримасничая всем телом» («Чужая беда», 1886).

***

Чехов шутил в мрачных местах мрачных текстов, и в этом сравним может быть лишь с Достоевским. Изощрённо сде­ланный рассказ «Новая дача» (1899) о «власти тьмы» над рус­ской деревней, бессмысленном уставе общины, инженере-прогрессисте, оказавшемся для крестьян более чужим, чем прежний барин-тиран. Безобразные отец и сын Лыковы, бо­лее других пакостившие инженеру, ему же ещё и жаловаться друг на друга приходят.

«Он поднял палку и ударил ею сына по голове; тот поднял свою палку и ударил старика прямо по лысине, так что палка даже подскочила. Лыков-отец даже не покачнулся и опять уда­рил сына, и опять по голове. И так стояли и всё стукали друг друга по головам, и это было похоже не на драку, а скорее на какую-то игру. А за воротами толпились мужики и бабы и мол­ча смотрели во двор, и лица у всех были серьёзные».

Это же цирк с двумя ковёрными и зрителями, и Чехов не только описал, но ещё прямо и указал — игра.

***

Когда-то я заподозрил, что мы восхищаемся Чеховым по не­знанию других тогдашних писателей его круга. Ведь получи­лось, что были или старшие его великие современники, или младшие, от него уже зависимые. Но были ведь и ровня, из которой едва ли не один Короленко более-менее известен. Подозрения провалились: ни Альбов, ни Потапенко, ни Леон­тьев, ни Ясинский — никто даже не приближается к его уров­ню. И вообще прошлый век при всех, порой чудовищных, со­ветских трактовках, в издательской практике и, стало быть, проникновении к читателю в советское время был вовсе не так уж искажён. Масштабы изданий, доступности писателей XIX века соответствовали размерам дарования.

***

Он вовсе не начинал с коротких рассказов. Его первые опуб­ликованные вещи «Письмо учёному соседу», «За яблоками», «Корреспондент», «Скверная история» — не так компактны, как более поздние, а самое серьёзное из раннего — это почти повести «Зелёная коса», «Барыня», «Цветы запоздалые», «Жи­вой товар». Он учился писать и на коротком, и на обширном пространстве, свидетельство чего едва ли не главная, в смыс­ле школы, его вещь — «Драма на охоте».

И не он пробил дорогу короткому рассказу, как утверж­дает в своих воспоминаниях А. И. Куприн якобы с его слов. В письмах Лейкина начинающему писателю рефреном зву­чит требование: короче! короче! сжатее! Так жила юмо­ристическая пресса, словно бы для физической какой-то компенсации длиннейших романов, которые печатали тог­да толстые журналы, романов, большей частью канувших в Лету.

«Драма на охоте» написана в 1884 году. Затем Чехов слов­но бы забыл о своём объёмном произведении. О повести всегда шли споры: чистая ли то пародия или серьёзная вещь с элементами пародии; в кино из «Драмы» сделали мелодра­му с музыкой «Мой ласковый и нежный зверь».

Главный вопрос: почему Антон Павлович написал это, необычное во всех отношениях для себя, произведение? Для пародии оно всё же великовато. Как, впрочем, и «Ненужная победа» (1882).