В русском жанре. Из жизни читателя

Мы хлопотали 2 года и нам прислали на смех священни­ка Комарова Сергея. Мы очень обрадовались. Колхоз ему построил большой дом, приехал священник в ноябре, зиму у него в доме молились, а с Пасхи убрали половина церкви службу вели Пасху в церкви на праздник Крещенья старики по реке Медведице сделали Ердань. Много молились много денег дали для восстановления церкви и с этого дня наш свя­щенник и задурил деньги прикарманил купил себе машину УАЗ и пьёт без просыпу и матом кроет и у него есть кинжал бегал грозил всем кинжалом даже на наряд в Управление забегал всем грозил и в настоящее время на машине ездит в район каждый день в ресторан а церковь восстановить и не думает давали и железо и тёсу ему этого не надо а себе и по­становку купил и телефон заграничный и часы за 700 р на руке и вообще себя считает каким-то пьяным царём а мы ве­рующие когда привезли его мы очень были рады всю зиму его кормили и обувь валенки давали хотели поближе к богу встать зачем на нас так насмешку сделали такого священни­ка прислали мы всё таки крестьяне и из нас ещё не вышло всё божее и так наша церковь стоит нет крыше и окон а священ­ник продолжает пить вино.

август 91 г.»

А ещё в том августе был ГКЧП. А у Зощенко есть рассказ «Жи­вые люди» (1938), напечатанный в «Крокодиле» и направ­ленный против попов, которые «включились в активное дви­жение по завербовке населения в лоно религии»; верующие там жалуются в область на своего попа, который, не имея дома, жил в церкви и там «себе пёк, варил, кипятил и жарил» и даже водил вдову.

Чуть раньше в том же «Крокодиле» Зощенко напечатал смешной рассказ «Шумел камыш» про пьяного попа на по­хоронах.

***

«Лучше умереть под красным знаменем, чем под забором» (Владимир Маяковский. Баня).

***

Зимой 1916 года Клюев и Есенин подают в комиссию для по­собия нуждающимся учёным, литераторам и публицистам при Императорской Академии наук прошение: «...мы живём крестьянским трудом, который безнадёжен и, отнимая мно­го времени, не даёт нам возможности учиться и складывать стихи. Чтобы хоть некоторое время посвящать писательству не во вред и тяготу нашему хозяйству и нашим старикам родителям, единственными кормильцами которых также являемся мы, нам необходима денежная помощь в размере трёхсот рублей на каждого». Дали Клюеву сорок, а Есенину двадцать рублей.

В 1913, 1914 годах Есенин вовсе не был в Константино­ве, в 1915-м провёл лето, в 1916-м — менее двух недель, в 1917 году — менее двух месяцев.

29 мая 1946 года Постановлением Совета министров СССР Татьяне Фёдоровне Есениной пожизненно дали право на по­лучение части гонорара за издание и исполнение произведе­ний сына её Сергея Александровича Есенина.

Интересный был годик. Все помнят постановление о журна­лах «Звезда» и «Ленинград». Были ещё постановления о Сталин­ских премиях, их не присуждали с 43-го года. Был утверждён 4-й пятилетний план, и Совнарком преобразован в Совмин. Про­шла Первая сессия ООН. Возобновилось издание книг серии «Жизнь замечательных людей», и вообще в чести была литера­тура о великих русских людях. А также полотна, кино и наука.

Журнал «Крокодил» 1946 года. Первое упоминание «Звез­ды»: «Ягдфельд кривляется...». Тут же отрывки из водевиля Валентина Катаева: новоиспечённый лауреат Сталинской премии (за «Сына полка») чуть ли не в каждом номере: убогие стихотворные фельетоны, из «депутатской почты», какие-то заметочки... От номера к номеру всё больше антиамерикан­ских материалов. Почти в каждом — патриотические путе­вые заметки о том, как у них всё плохо на Западе: Эренбург про Америку, Кассиль и Михалков про Англию, Юткевич про Канны, академик Б. Збарский сообщает, что в Париже го­лодно и холодно, нет сигарет и кофе. Из внутренней жизни особое внимание почему-то театрам и поэзии. Главные об­личители борются с упадничеством и пессимизмом: «Лишь Пастернак опять вне строя / Кричит из фортки детворе...» (Лебедев-Кумач), «В стихах тут и там появлялись нежданно / Туманы с болота Ахматовой Анны» (Иван Молчанов).

***

В сущности, то, что поведал Катаев о Королевиче, можно было написать и не водясь с Есениным: выжимки из вос­поминаний, черты поэта, хорошо известные, ну и колорит нэпа. Даже сцена похорон вся чёрно-белая, из кинохроники. Не таков ли и весь «Алмазный мой венец»?

«...негодяев — Катаев» сказано поэтом более для точной рифмы, точного определения. И хотя вроде бы всем ясно, что Чичибабин имел в виду, слово не то. Кто будет утверж­дать, что даже в самом первом ряду русской литературы все были в личном плане людьми порядочными? Если Катаева что и отличало, так это особый цинизм. А. Толстой даже и в «Хлебе» в частностях пытался быть художником, а Леонов и славословия Сталину плёл на том же ткацком станке, что и романы, Катаев же выдавал любые строки: какие угодно, куда угодно и когда угодно.

А кому угодно — это понятно, он, как персонаж Зощенко, мог о себе заявить: «Я всегда симпатизировал центральным убеждениям».