В русском жанре. Из жизни читателя

Удалым парнем, конечно, не был и таковым завидовал. Вот как ябедничает Горькому на юного Леонова, у которого выходит книга за книгой: «Он — зять Сабашникова, и... — поэтому — все его книжечки роскошно изданы».

***

Кинофильм «Ночной патруль» (1957) — услада нашего детства. Медвежатник Огонёк в берете, погони, мудрый милицейский ко­миссар, а сейчас, увидев по ТВ, обратил внимание на три фами­лии: Лев Шейнин — автор сценария, Татьяна Окуневская и Зоя Фёдорова в ролях уголовниц. То есть по сценарию того, кто сажал, те, кого сажали, должны были ещё и изображать преступниц!

***

Ужас вызывают кадры кинофильма Э. Рязанова «Дайте жа­лобную книгу», где рушится якобы устаревший интерьер кабака с плюшевыми шторами, тяжёлыми стульями, певи­цей с романсом, заменяясь на живодрыжные треугольные пластмассовые столики, и похожие на вянущие на ветке под окном многоэтажки презервативы потолочные светильни­ки, и песенки под молодёжный оркестрик. Нам пришлось начинать именно за такими столиками, именно под такими лампами, именно под такой оркестрик.

***

Только непьющий человек может усомниться в самоубийстве Сергея Есенина.

***

«...я всё же на четырёх работах: литература, радио, семья и алкоголизм» (С. Довлатов в письме другу).Удивительно, но интонация литературных предисловий Бродского очень похожа на интонацию в этом жанре Твар­довского.

***

А иногда мы, подобно классику советской и русской прозы А. Г. Битову, украшаем свой текст стихами:

Солнечным октябрьским утром

под моим окном

похмеляются «Анапою» алкаши.

Не простые, а глухонемые.

Четверо мужчин и одна старушка.

Над ними в золотых сверкающих листьях

мелькает и лоснится чёрная кошка.

Они пьют из белого пластикового стакана

и передают друг другу кусок какой-то закуски.

Они оживляются и бурно беседуют,

перебивая друг друга.

Они перебивают друг друга, тыча в грудь и плечо.

Старушка выглядывает из-за плеч,

пытается вставить слово и угощает их семечками.

Наконец один завладевает вниманием

и все смотрят на его летающие пальцы и рот,

который растягивается и сужается,

делаясь то овальным, то прямоугольным.

Я отошёл от окна, не дождавшись, когда они уйдут.

Чёрная кошка над их головами на крыше сарая исчезла,

и там же стала мелькать другая, рыжая,

с пушистым, как у белки, хвостом.

1998

В РУССКОМ ЖАНРЕ - 14

***

В начале шестидесятых мы с приятелем, старшеклассники, пи­сали друг другу домой письма, хоть и сидели за одной партой. Письма были ёрнические, а в обратных адресах мы трениро­вали фантазию: то колхоз «Рушничок», бригадиру Майбороде, то Комитет пролетарского алкоголизма. Это никак не радова­ло наших родителей, в отличие от нас хорошо знавших иные времена. Переписка, интенсивная до ежедневности, была обо­рвана моим отцом. Придя как-то с почтой, которую он забирал из ящика, отец швырнул мне письмо и, побагровев, закричал:

— А следующий раз он КГБ в обратном адресе укажет?!

Хотя адрес, на мой взгляд, был вполне невинным: «Танко­вое училище, литер Б».

Наши тетради были разрисованы и исписаны галиматьёй вполне исторического свойства, могущей родиться именно у детей сталинской эпохи, начавших работать шариками в период хрущёвской оттепели. Как-то, спустя много лет, приятель показал мне свою старую тетрадь, на обложке ко­торой напротив сведений о фамилии ученика, классе и школе моим корявым почерком было выведено: посажен тогда-то, расстрелян тогда-то, реабилитирован тогда-то. Тетрадь была 1963 года, у моей писанины литераторша поставила красны­ми чернилами знак вопроса. И всё.

— Можешь себе представить, — сказал мой товарищ, — что будет, если сейчас твой сын такое напишет в школьной тетради?

Тогда же мы начинали играть в литературу, и мой друг принялся писать сочинение про некоего Эдуарда Борисови­ча. В истоках, кроме прочего, были ещё и тревожащие во­ображение слухи о появившихся авторах-антисоветчиках, которые бесстрашно публикуют за границей рукописи (это было до суда над Синявским и Даниэлем), рассказывающие жуткую правду о советской жизни.

Ребята мы были довольно критического взгляда, при­том не только на действительность, но и на то, чтобы ви­деть в ней одни ужасы. Вот мой друг и взялся за рассказ как бы преувеличенно ужасный — вроде бы на вкус за­падного заказчика. Он назвал его «В Нескучном переул­ке». Во-первых, в нашем городе и в самом деле существует такой переулок, а во-вторых, мы только что прочитали, с выходом девятитомника, эренбурговскую чернуху 20-х годов «В Проточном переулке». И выбрал он себе псев­доним, над которым мы долго и сладко смеялись, таким удачно-махровым, словно бы с западного голоса он нам представился: Ник. Овагин. Был тут же придуман ещё псевдоним как бы для двойничества (повторяю, про Терца и Аржака мы не знали) — Вик. Артов. В рассказе шла речь о старом холостяке, служащем Эдуарде Борисовиче, кото­рый с тётушкой живёт в переулке, где не соскучишься, — каждую ночь кого-нибудь режут или раздевают и т. д. Ужасы жизни нагнетались ритмической прозой, которой мы тогда заболели.