Западноевропейский сонет XIII-XVII веков. Поэтическая антология

Зефир ее рассыпанные пряди
Закручивал в колечки золотые,
И свет любви, зажегшейся впервые,
Блистал в ее, нещедром ныне, взгляде.

Тогда казалось, что не о прохладе

Вещают краски нежные, живые,
Ее лица; и вспыхнули стихии
Моей души, пожаром в вертограде.

Она предстала мне виденьем рая,

Явлением небесным — вплоть до звука
Ее речей, где каждый слог — Осанна.

И пусть теперь она совсем иная —

Мне все равно; не заживает рана,
Хоть и ослабла тетива у лука.

XCVI

Я так устал без устали вздыхать,
Измученный тщетою ожиданья,
Что ненавидеть начал упованья
И о былой свободе помышлять.

Но образ милый не пускает вспять

И требует, как прежде, послушанья,
И мне покоя не дают страданья —
Впервые мной испытанным под стать.

Когда возникла на пути преграда,

Мне собственных не слушаться бы глаз:
Опасно быть душе рабою взгляда.

Чужая воля ей теперь указ.

Свобода в прошлом. Так душе и надо,
Хотя она ошиблась только раз.

XCVII

О высший дар, бесценная свобода,
Я потерял тебя и лишь тогда,
Прозрев, увидел, что любовь — беда,
Что мне страдать все больше год от года.

Для взгляда после твоего ухода

Ничто рассудка трезвого узда:
Глазам земная красота чужда,
Как чуждо все, что создала природа.

И слушать о других и речь вести —

Не может быть невыносимей муки,
Одно лишь имя у меня в чести.

К любой другой заказаны пути

Для ног моих, и не могли бы руки
В стихах другую так превознести.

СХ

Опять я шел, куда мой бог-гонитель
Толкал, — куда приводит каждый день, —
Дух в сталь замкнув, с оглядкой, — как воитель,
Засаду ждущий, скрытых стрел мишень.

Я озирал знакомую обитель.

Вдруг на земле нарисовалась тень
Ее, чей дух — земли случайный житель,
Чья родина — блаженных в небе сень.

«К чему твой страх?» — едва сказал в душе я,

Как луч двух солнц, под коим, пламенея,
Я в пепл истлел, сверкнул из милых глаз.

Как молнией и громовым ударом,

Был ослеплен и оглушен зараз
Тем светом я — и слов приветных даром.

CXI

Та, чьей улыбкой жизнь моя светла,
Предстала мне, сидящему в соборе
Влюбленных дум, с самим собой в раздоре,
И по склоненью бледного чела —

Приветствие смиренному — прочла

Всю смуту чувств, и обняла все горе
Таким участьем, что при этом взоре
Потухли б стрелы Зевсова орла.

Я трепетал; не мог идущей мимо

Я благосклонных выслушать речей
И глаз поднять не смел. Но все палима

Душа той новой нежностью очей!

И болью давней сердце не томимо,
И неги новой в нем поет ручей.

CXII