Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Такимъ же точно способомъ приближались и удалялись остальныя лица, составлявшія об группы; каждая нимфа протанцовывала свои па и говорила нсколько фразъ: иногда изящныхъ, иногда смшныхъ; Донъ-Кихотъ однако запомнилъ — хотя на память онъ пожаловаться не могъ — только т, которыя мы привели выше. Посл этого об группы, смшавшись, начали составлять различныя фигуры весьма живыя и граціозныя. Любовь, проходя мимо замка, пускала на верхъ его стрлы, между тмъ какъ Корысть кидала въ его стны золотые шары. Наконецъ, натанцовавшись вдоволь, Корысть достала изъ своего кармана, какъ будто наполненный деньгами, огромный кошелекъ, сдланный изъ кожи большаго ангорскаго кота, и кинула его въ замокъ; въ ту же минуту стны его съ трескомъ повалились на землю, и защищаемая ими молодая двушка осталась одна среди разрушенныхъ оградъ. Тогда подошла къ ней Корысть съ своими слугами и накинувъ ей на шею толстую золотую цпь, готова была сдлать ее своей плнницей. Но приведенный этимъ въ негодованіе Купидонъ съ своей партіей, поспшилъ вырвать изъ рукъ Корысти плненную ею красавицу. И нападеніе и оборона произведены были въ тактъ, подъ звуки тамбуриновъ. Дикіе зври кинулись разнять сражавшихся; упадшія стны замка были возстановлены, молодая двушка снова скрылась за ними и тмъ кончились танцы, восхитившіе зрителей.

Донъ-Кихотъ спросилъ у одной изъ нимфъ, кто сочинилъ и поставилъ на сцену этотъ балетъ? ему сказали, что одинъ церковникъ, большой мастеръ сочинять подобнаго рода вещи.

— Готовъ биться объ закладъ, сказалъ рыцарь, что этотъ церковникъ или бакалавръ долженъ быть большимъ другомъ Камаша, чмъ Василія, и уметъ, какъ кажется, лучше уколоть своего ближняго, чмъ отслужить вечерню. Въ этомъ балет онъ мастерски выставилъ на показъ маленькіе таланты Василія и многоцнныя достоинства Камаша.

Услышавъ это Санчо воскликнулъ: «королю и птухъ, я стою за Камаша».

— Сейчасъ видно, что ты мужикъ, отвчалъ Донъ-Кихотъ, и всегда готовъ кричать да здравствуетъ тотъ, кто побдилъ.

— Кто я? этого я не знаю, возразилъ Санчо, но то, что никогда въ жизни съ котловъ Василія не соберу я такой пнки, какую собралъ сегодня съ котловъ Камаша, это я знаю очень хорошо, — и онъ показалъ Донъ-Кихоту кострюлю съ гусьми и курами, которыхъ принялся весьма мило и рьяно пожирать. «Ты стоишь того, что имешь и имешь то, чего стоишь», отозвался онъ о талантахъ бднаго Василія, уничтожая свой завтракъ. «На свт«, продолжалъ онъ, «существуетъ только два рода и два состоянія, какъ говорила одна изъ моихъ прабабушекъ: имть и не имть; покойница была всегда на сторон имть. Ныньче, господинъ мой рыцарь Донъ-Кихотъ, больше значитъ имть, чмъ умть, и оселъ, осыпанный золотомъ, кажется прекрасне любой неукрашенной лошади. Ныньче, повторяю вамъ, держу я сторону Камаша, потому что онъ кормитъ меня птицами, зайцами, кроликами и разными другими кушаньями; а отъ Василія пожива сегодня плоха.

— Кончилъ ли ты? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Нечего длать, нужно кончить, когда я вижу, что ваша милость дуется, отвчалъ Санчо, а когда бъ не это, то говорилъ бы я, кажется, теперь дня три.

— Молю Бога, Санчо, чтобы мн привелось увидть тебя нмымъ прежде, чмъ я умру — сказалъ Донъ-Кихотъ.

— Судя потому, какъ мы двигаемся по дорог этой жизни, отвчалъ Санчо, можетъ статься, что прежде чмъ вы умрете, я стану мсить зубами землю, и тогда, пожалуй, слова не произнесу до разрушенія міра, или, по крайней мр, до послдняго суда.

— Санчо, замтилъ рыцарь, даже тогда ты не искупишь молчаніемъ всей твоей болтовни, и никогда не промолчишь ты столько, сколько ты усплъ наговорить и наговоришь еще до конца твоей жизни. Мн же не видть тебя нмымъ даже во сн, потому что, по закону природы, я долженъ умереть — раньше тебя.

— Клянусь Богомъ, господинъ мой, отозвался Санчо, не слдуетъ довряться этому скелету — смерти, которая пожираетъ съ такимъ же апетитомъ ягненка, какъ и барана; и слышалъ я отъ нашего священника, что стучится она съ одинаковой силой и одинаково опустошаетъ замки царей, какъ и хижины бдняковъ. Силы у этой госпожи больше, чмъ нжности, она ничмъ не брезгаетъ, все кушаетъ, все ей на руку, и наполняетъ свою котомку народомъ всякаго званія и возраста. Это, ваша милость, жнецъ, который не знаетъ ни минуты отдыха, а жнетъ себ и коситъ, везд и всегда, свжую и сухую траву. Она не жуетъ, кажись, ничего, а сразу проглатываетъ и уничтожаетъ все, что только видитъ передъ глазами. У нее какой то собачій голодъ, котораго никогда ничмъ не насытишь, и хотя нтъ у нее желудка, но можно подумать, что она больна водяной и хочетъ выпить жизнь всего живущаго, какъ мы выпиваемъ кружку воды.

— Довольно, довольно, воскликнулъ Донъ-Кихотъ. Оставайся на верху и не падай оттуда; все, что ты сказалъ о смерти выражено грубо, но такъ, что лучше не сказалъ бы любой проповдникъ. Санчо, повторяю теб, если-бы у тебя, при твоемъ природномъ здравомъ смысл, было хоть немного выработанности и знанія, ты смло могъ бы отправиться проповдывать по блому свту.

— Кто хорошо живетъ, тотъ хорошо и проповдуетъ, сказалъ Санчо; другихъ проповдей я не знаю.