Поздняя осень в Венеции

Плотины рвет поток неудержимый.
В последний раз так Иисус Навин,
исполнен мудрости непостижимой,
могучий поднял глас, прервав старшин.

Смолк смех, который слышался местами.

Рукам, сердцам свой навязав закон,
вещали тридцать битв его устами;
так, всех заставив слушать, начал он.

Противнику грозившие уроном,

почувствовали прежние войска,
как трубы грянули под Ерихоном
и сокрушили стены для броска;

и в них самих был натиск тот ужасный

и потрясенье то же, тот же строй,
и вспомнилось, что тот же голос властный
под Гаваоном крикнул солнцу: стой!

И покорился в страхе Бог ему,

держал, пока не заболели длани,
Он солнце и, отсрочивая тьму,
способствовал вождю на поле брани.

Они уже подумали, что нет

в нем прежней мощи под великим гнетом
ста десяти прожитых старцем лет,
но глас его разнесся по намётам;

так по колосьям град проходит крупный.

Что вы сулите Богу? Без числа
вокруг другие боги, но тела
отступников Он рушит, Неотступный.

Избрал я Бога, с Ним навеки свиты

я и моя семья. Ему хвала!

Народ вскричал: Нам знаменье яви ты,

дай выбрать нам, не закрывая глаз.

Но он, молчавший столько лет упорно,

направился к своей твердыне горной,
явившись им тогда… В последний раз.

Уход блудного сына

Прочь и́з дому, от искажений смутных,
когда своя же собственность чужда,
от отражений трепетно минутных,
которыми тревожила вода,
от раздражений, как шипы, попутных
уйти в неведомое, лишь бы прочь,
и превозмочь
все, что виднелось там,
домашнее, что было слишком зримо
(привычное не потому ли мнимо),
с невидимым виденье пополам,
безличное пройти так может мимо,
лишь причиняя боль по временам,
которой в детстве жизнь была полна,
прочь уходить, поскольку не одна
вдруг рана открывается, как местность,
прочь уходить… Куда же? В неизвестность,
где теплая мерещится страна
и кажется кулисами окрестность,
где садом представляется стена.
Прочь — от чего? И что это: страданье,
природа, нетерпенье, ожиданье,
лишь безрассудство или же вина?
Взять на себя все то, что уличало,
свое, быть может, бросить существо,
скончаться в одиночку — для чего?

И неужели это лишь начало?

Гефсиманский сад