Поздняя осень в Венеции

Они к нему привыкли, но, когда
из кухни лампу принесли, робея,
остался незнакомцем он, чья шея
не вымыта еще, так что труда

потребовала. Был для них он тайной.

Гадали так и сяк о мертвеце,
усердно моя. Кашлянуть случайно
пришлось одной, и на его лице

лежала губка уксусная; дело

другая прервала, хотя со щетки
закапало; уже окоченело
в последней судороге тело,
не чувствуя ни жажды, ни щекотки.

Он это доказал, и приступ лени,

откашлявшись, преодолели обе,
и на обоях изгибались тени,
сопутствуя той и другой особе,

и двигались попавшие в тенёта,

и в окнах только тьма ночная зрима.
Прилежно омывали анонима,
а в доме совершалась пантомима
его законодательного гнета.

Одна из старух Париж

Вечерами (сам ты знаешь как)
манят иногда повадкой робкой;
их улыбка, схожая со штопкой, —
из-под шляпки выглянувший знак.

У подъездов бывшие красотки

постоянно ищут редких встреч,
тайной прелестью чесотки,
шляпкой, кофтой силятся завлечь.

Отягощены ресницы влагой.

Молча прячут руки для чужих,
чтобы как дешевою бумагой
обернуть сиротство рук твоих.

Слепой Париж

В городской чернеет он черте,
находя едва себе опору,
как идет, чернея, по фарфору
трещина, так брезжут на листе

отсветы; но, разрисован светом,

изредка улавливает он
свойственные видимым предметам
волны, хоть они со всех сторон.

Каждый шаг преграде вопреки,

выбор, будто кто-то на примете,
а потом поднятие руки,
как при брачном водится обете.

Старая дева

Почти посмертная мода,
перчатки, шляпка, платок,
а запах из комода
к прошлому так жесток;

комната тем печальней,

чем дольше занята
родственницею дальней,
чья мания — чистота;

вся во власти приличий,

робости и стыда,
а в комнате дух девичий,
по-прежнему, как тогда.

Вечеря

Вечное здесь, но выявит ли взгляд
великое в ничтожном не впервые,
узнав, кто эти люди деловые
и за какою вечерей сидят,

и пусть у них обычай одинаков,

и действия все те же искони,
они своих не понимают знаков,
хотя их делают они;

вновь пьют, словами говорят одними

и теми же, делясь одним куском,
и, кажется, такого нет меж ними,
кто не собрался бы уйти тайком.

А среди них один из равнодушных

готов своих родителей послушных
преподнести былому веку в дар
(не слишком ли — тех продавать, кто стар).

Погорелец