Поздняя осень в Венеции

Элегия шестая

Смоковница, ты для меня знаменательна долгие годы.
Не до славы тебе. Ты, почти минуя цветенье,
В завершающий плод
Чистую тайну свою устремляешь.
Словно трубы фонтанов, гнутые ветки твои
Вниз и вверх гонят сок. Не успевая проснуться,
В счастье собственной сладости он вбегает стремглав.
Словно в лебедя бог.
…А мы медлительны слишком.
Наша слава — цветенье, и в запоздалом нутре
Наших плодов наконец пропадом мы пропадем,
Лишь в немногих напор деянья достаточен, чтобы
Терпеливо пылать в преизбытке сердечном,
Когда соблазном цветенья нежнее ветра ночного
Юность губ, юность век тронута исподтишка:
В героях, быть может, и в тех, кто рано отсюда уйдет.
Им садовница-смерть по-своему жилы сгибает.
Эти рвутся туда, свою обгоняя улыбку,
Как на картинах египетских, мягких и впалых,
Победоносным владыкам предшествуют кони.
Разве герой не сродни покойникам юным?
Длительность не тревожит героя. Его бытие — восхожденье.
В созвездие вечной опасности входит он снова и снова.
Мало кто его там отыщет. Однако,
Нас угрюмо замалчивая, судьба вдохновеньем внезапным,
Песней ввергает героя в бурю пьянящего мира.
Так

лишь его одного я слышу. Воздушным потокомСумрачный этот напев пронизывает меня.
Где потом от тоски укрыться мне? Был бы,
Был бы подростком я, стал бы опять им, сидел бы
В будущем кресле своем, о Самсоне читая,
Как его мать ничего не рожала и все родила.
Мать! Уже и в тебе твой сын был героем?
Властный выбор его в тебе начинался?
Тысячи в чреве еще хотели бы стать им.
Он один одолел, превозмог и сделал свой выбор.
Сокрушал он колонны, как будто вновь прорывался
Из пространства утробы твоей в тесный мир, чтобы дальше
Превозмогать, выбирая. О мать героя, начало
Потока, о пропасть, куда низвергались в слезах
С высокой окраины сердца
Девушки, жертвы и грядущие сыну.

Ибо пронесся герой сквозь жилища любви.

Сердце каждым ударом своим поднимало героя.
Отвернувшись уже, он стоял на исходе улыбок — иначе.

Элегия седьмая