Судьба

Кукла вышла лицом, как лучи,

хороша,

нарекли ее именем Аука.

Пять столетий от куклы

Ауки прошло.

И рассыпались в прах цари,

и законы твои в пыли.

А игрушки-то вот живут,

и Аука в руках у ребят

получила бессмертие души.

«Сгущались сумерки в садах…»

Сгущались сумерки в садах,

и небо,

синее, как папиросная бумага,

натянутое на обруч горизонта,

на яблоневый снежный цвет,

бросало тень…

Ах, эти яблони в цвету

у белых хат…

Их ветви в лепестках

напоминают мне Урал,

засыпанный сугробами,

увязнувший в снегах.

Да, был вечер.

Без слов, без звуков.

Лежала дума на челе

спокойной тишины,

О чем?

Не надо слов.

Имей большое сердце,

и ты поймешь величие полей,

величие земли.

Косились в сторону

из окон огоньки,

и в их лучах,

как слезы ребятишек,

роняли ветви наземь

свои вишневые цветы.

1952

«И жгучие стволы берез…»

И жгучие стволы берез,

похожие на стержни молнии,

вонзались разветвленно в небо,

и в землю тоже разветвленье шло.

СИРЕНЬ

Встретила я куст сирени в саду.

Как угодно он рос из земли,

простодушно раскинув листы.

И, как голых детей,

поднимал он цветы,

обнажений своих не стыдясь.

В чем же, думала я,

сила этих кружков,

по ребячьим рисункам

рожденных землей,

и наивных соцветий,

и смешных лепестков?

Почему мудрецов,

пастушат и поэтов

так волнуют

на палочках крестики эти?

Многое люди

постигли на свете,

и умеют многое делать они.

Но нет силы у нас

передать лик цветка.

И мы молча стоим

и глядим

и ворочаем думы свои.

СУДЬБА

Люди рождаются —

и идут по нехоженой целине,

каждый среди судеб

прорубает дорогу себе,—

и двое рождаются тоже,

а между ними море лежит,

иль стена пролегла,

иль город —

этаж на этаж стоит;

а эти не знают друг друга,—

каждый в своей тропе

идет дорогами мира,

не ведая о судьбе.

И вдруг — поворот,

и город,

и море,

и степь в стороне,—

две, дороги на повороте

пролегли в одной колее.

И встретились двое вместе,

и легче обоим дышать,

и легче дорогу к счастью

средь множества троп искать.

Иль просто вечером тихим

в теплой сиреневой мгле

сидеть где-нибудь на дороге

и руку держать в руке.

НА ЗАКАТЕ

Я сидела ниже травы,

тише листвы.

А выше моей головы

цвели на грядах цветы.

И лиловые залы видела я.

и оранжевое убранство их.

Цветочный паломник —

косматый шмель —

в дом голубой

на зеленом стебле,

не стуча, не спрося, влетел.

А в зале чаши

нет никого,

и тычинки стволов пусты,

и лапы шмелю ни к чему

без желтых следов пыльцы.

И незваный гость

зажужжал в усы

и вылетел вон, сердясь.

А в синем небе гасла заря,

и в цветах закрывался вход…

СЕВЕРНЫЙ ВОКЗАЛ

Я приходила вечерами

с вокзала

к северным перронам

и, как сограждане мои,

в высоких залах

поезда ждала.

Я у стены стою:

напротив толпы

слушающих пенье,

как эти залы, мы

с неповторимей росписью

единого двадцатилетия.

Но солнечность картин

под копотью трагедий,

и на одеждах зальных,

как на пальто у нас,

фанерные заплаты на стенах.

Бледное лицо

и в серых кольцах глаза,

а бас Шаляпина

из воздуха воздвиг

звучанье давних битв.

И щит славян

на цареградском камне

рукою русского прибит,

и толпы слушают,

пред звуком чувства обнажив.

А я,

как нищая

пред собором вниманий,

за подаянием сердца

протягиваю ладони.

1944

«Я вынимаю ближе к свету…»

Я вынимаю ближе к свету

очищенное от кожуры,

еще дымящее соками

лицо второе из души,

а ранее Музою звалось.

Ликующее состоянье —

одна средь улицы стоишь,

и каждое из встречных лиц

как неоткрытая планета

средь звездных глаз,

сердечность приоткрыв.

НОЧНОЕ

На земле,

как на старенькой крыше,

сложив темные крылья,

стояла лунная ночь.

Где-то скрипка тонко,

как биение крови,

без слов улетала с земли.

И падали в траву

со стуком яблоки.

И резко

вскрикивали

птицы в полусне.

УТРО 

Я завершила мысль,

вместив ее в три слова.

Слова, как лепестки

ощипанных ромашек,

трепещут на столе.

Довольная

я вытерла перо

и голову от строк приподняла.

В подвал упали из окна

концы лучей

от утреннего солнца…

«Мятежность дум…»

Мятежность дум

проходит от березовых листьев,

что потеряли почку к середине мая.

От очертания ветвей,

струящихся с коричневых сучков,

как тонкие дожди.

И с мысли пыль стирают

хрупкие цветы,

что вновь из трубочек

выходят в прошлогодних хвоях.

1947 

ИЗБА

В доме бабушки моей

печка русская — медведицей,

с ярко-красной душой —

помогает людям жить:

хлебы печь,

да щи варить,

да за печкой

и на печке

сказки милые таить.

CКАЗКА О КОТЕ И ЕЖЕ

И жил на свете

дымный кот.

Он мог бы быть красив и толст.

Но гребни крыш

и взлеты труб

под звезды сочные влекут, —

и ожиревшему уюту

кот предпочел

ночную мглу.

Гулял по острию карнизов,

вздымая гордо

пышный хвост.

Пушистый встретив силуэт,

бросал воинственный привет.

Потом садился на трубу

и молча созерцал луну.

А рядом с печкой —

на полу —

был пойман в ящик

серый еж…

И ящик он копал вначале,

как почву прошлогодних хвой.

Не пахли доски

корневищем сосен

и влажность не сочил

фанерный дерн.

Ведь землю еж,

в которой рос,

всю по крупинке перебрал,

всю по травинке перемял,

он лист к листу перелистал

и полон был своих забот,

своих тревог,

своих работ.

И, чуя под когтями сухость,

еж и земле затосковал.

Стояла осень на дворе,

и не было луны.

Тоскливо кот

под креслами сидел.

Мурлыкать он уже не мог —

все тот же ритм