Пусть мы не знаем этого чела,где яблоки глазные дозревали,торс — канделябр; утратит он едва ливзор, ввинченный в него, когда пришлапора светить ему, иначе связьизгиб груди со всей терял бы статью,чье средоточье вверено зачатью,чтобы сиял он, бедрами смеясь.Иначе с камня свет не мог бы течь,не рушился бы с безголовых плеч,ни шкурой барсовой без оторочек,ни многозвездным небом, чья границатебе мигает хором зрячих точек,не заклинал: ты должен измениться.
Критская Артемида
Ветер ли, овеявший отроги,высветил девичий этот лоб,а телохранитель недотроги,ветер ли звериных тропизваял неведомые груди,чтобы, не предчувствуя препон,ве́щей вверившаяся причуде,подоткнув размашистый хитон,мчалась вместе с нимфами и псами,лучница, дремучими лесами,препоясанная, в ночь;лишь порой из деревушек людныхдоносились вопли родов трудных,гневно требуя помочь.
Леда
Бог, превращаясь в лебедя, постиг,как лебедь величав и как прекрасени в красоте своей почти ужасен,но богу дан обман был в тот же миги в бытии таился напускном,и, в лебеде пришельца узнавая,она раскрылась, так как, изнывая,просил он молча об одном,и слабому отпору вопрекитугая шея обвилась в наклоневокруг ее сдающейся руки;от счастья содрогнулась и стыда,а бог, излившись у нее на лоне,топорщил перья лебедем тогда.
Дельфины
Своему внушающие родуистинными знаками законы,родичи, кишащие в угодублагоденствующему приплодув бурнопенных царствах, где тритоныдразнят бога, но еще однов море есть животное; онотоже взращено морскою зыбью;кровью, не похожею на рыбью,к человечности привлечено.Стая в море, вечно весела,упиваясь ненаглядным блеском,вся в потоках света и тепла,огибала с дружественным плескомна просторе круглые телакораблей, похожие на вазы,а вокруг возницы-водолазы,оборачивающиеся волнами,вольница, чья прихоть временамистройную трирему вдаль влекла.А моряк вовлек в свои тревогив плаваньи приязненную тварь,ожидая от нее подмоги,и любовь он приписал ей встарьк миру, где земля, сады и боги,музыка и звездный календарь.